Клуб любителей фантастики, 2004 - Анна Богданец

— Ладно, Миша, я согласна взгромоздиться на эту ненадежную штуковину, но с тебя двойной пломбир на Арбате.

— Обязательно, Лялька! С орехами и шоколадом!

И мы едем, и мне сначала становится жутко, а потом весело, и сладко замирает сердце, и ласковый ветер, и простор совершенно пустых улиц…

— Мих-Мих! Здорово!

Мы останавливаемся, и я растерянно хлопаю глазами: более странную компанию разве что в кино увидишь. Парень — копия Антаресский Охотник из «Нашествия», это ж сколько возился с гримом?! Другой — словно из старинного вестерна, какой-нибудь Чингачгук или Виннету. Девчонка помладше меня, с золотистыми косичками, одета, как Бекки в «Томе Сойере». И все… на коньках? Мне захотелось протереть глаза.

— Мих, твоя девушка никогда роллеров не видела?

А, ролики… Что-что? «Твоя девушка»? Так, оставим в покое глаза, пора прочистить уши!

— Это Ляля. Она и на велосипед сегодня первый раз в жизни села, зато у нее все впереди. Ляля, эти обормоты — мои хорошие друзья.

— Антон, — Чингачгук крепко пожал мне руку, и мое ощущение реальности окончательно уехало куда-то.

— Игорь. — Охотник отдал честь и широко улыбнулся. — А это Светланка. Вы куда?

— На Арбат.

— Мы тоже, — Игорь легонько дернул Светланку за косичку. — Хочу показать ребенку суровую правду жизни. Ely что, на скорость до почты?

— Давай. Лялька, держись!

И ласковый ветер, и смех, и дыхание Миши — совсем рядом… «Твоя девушка»! Мне уже не хочется на карнавал, там шумно и людно, я хочу, чтобы так все и оставалось — пустые улицы и мы. Антон обгоняет нас и кричит:

— Нравится, Ляля? Сегодня обзор — на сотню гигабайт!

— Нравится! — Я смеюсь, я никогда еще не знакомилась так легко. — Очень нравится!

— Ты когда-нибудь отвыкнешь от сленга? — строго спрашивает Миша. — Обещал же!

— Мих-Мих, да разве это сленг! Так, отдельные биты!

Мы подкатываем к почте, и я от счастья, кажется, на седьмом небе, мне уже абсолютно все равно, что происходит вокруг, потому что Миша снимает меня с рамы и не сразу отпускает… а вдруг он все же решит подождать три года? Растерянный Светланкин голосок возвращает меня на землю:

— А карнавал?

И правда, спохватываюсь я, здесь уже Арбат, здесь сейчас должны плясать медведи и скоморохи, и всякие там крестьянки в огромных цветастых шалях, растрепанные чумазые ведьмочки, параллельно-марсианские долгоносики, музыка, мороженое…

— Эх вы, дети! — Игорь снимает ролики, помогает переобуться Светланке. — Юбилей же! Кого на улицу вытащишь, когда все развлечения в Сети?

— Дешево, — добавляет Антон, — гарантия хорошей погоды, никаких беспорядков и полный контроль над ситуацией.

Миша подмигивает мне:

— Сразу видно будущего социолога. Нy что, погуляем по настоящему Арбату?

Я оглядываюсь: голубое небо в густых штрихах перистых облаков, слепые зеркальные окна Нового Арбата, идеальная мостовая, привыкшая к посольским лимузинам и интуристовским автобусам… да есть ли они на белом свете, послы и интуристы? Велосипед и три пары роликов. Абсолютная тишина. Словно мой город вымер в одночасье.

— Ты была здесь когда-нибудь? По-настоящему, не в Сети?

— Нет…

Неровный тротуар Старого Арбата, с зияющими там и тут прорехами в недавно отреставрированной, судя по новостям, плитке, — теперь ясно, почему мои новые знакомцы сняли ролики! — дает совершенно особый звук. Наши тихие, вразнобой, шаги отдаются многократным эхом, эхо мечется меж двух сплошных стен псевдоисторических фасадов, не находя выхода, и подчеркнутая им тишина кажется глубже и значительней. И я так ясно представляю, как сидят в комфортабельных современных апартаментах, в подключенных к терминалам креслах бесчувственные тела, пока души веселятся в Сети, празднуя долгожданный Юбилей… и кажется мне, что по самой знаменитой, стократ воспетой улице древней столицы идут ее последние живые жители…

Рисунки Виктора ДУНЬКО

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 10 2004

Александр Рубан

ВСЕ ИМЕНА БОГИНИ

Виктору Дмитриевичу Колупаеву

Она развязала поясок, и вжикнула «молнией», и расстегнула последний крючок, и ярко-синее, в аляповатых цветочках и бабочках, платье воздушно упало к ее ногам, а она легко переступила через эту воздушную аляповатость белыми — почти гипсово-белыми — ступнями антично-правильной формы. Когда Алексей смог наконец оторвать взгляд от ярко-синего с радужной пеной пятна у нее в ногах и медленно поднял глаза, как подросток поднимает пудовую гирю (стараясь показать, что ему это легко и ничего не стоит, а на самом деле напрягаясь изо всех своих мальчишеских сил), и когда их взгляды встретились, Алексей застонал (мысленно) и схватился руками за голову (тоже мысленно), и гибкий импортный карандаш отчетливо хрустнул в его побелевших пальцах, переломившись надвое. Всё что угодно ожидал он увидеть, только не это.

Под платьем он не видел ничего. НИЧЕГО.

— Прости, — сказал он сдавленным голосом. — Я не смогу… не сумею. Я был слишком самонадеян. Прости…

Он опять не помнил, как ее зовут, и лихорадочно перебирал, беззвучно пробуя языком и губами, все женские имена на «л»: Люба… Лада… Лариса… Лена… Леонсия (или такого нет?)… Лора… Это были ускользающие, рассыпающиеся звуки, существующие сами в себе и сами для себя, не имеющие ни смысла, ни значения. Алексей подозревал, что если даже он сумеет вспомнить ее имя и будет абсолютно уверен, что вспомнил правильно, всё равно за этим именем не будет НИЧЕГО — ни серых внимательных глаз, ни черных локонов, небрежно схваченных широкой голубой лентой, ни матово-белых ступней античной формы, только что переступивших через яркосинее невесомое платье.

Когда Юпитер в образе золоторогого быка похитил Европу, он знал, почему и зачем это делает, и не скрывал своих намерений. Рассекая ярко-синие волны Океана, он то и дело оглядывался назад, на свою вожделенную ношу. Он откровенно косился влажным выпуклым глазом на ее полноватые ноги под сбившимся мокрым подолом и предвкушал, как раздвинет эти круглые колени, как горячи и шелковисты будут изнутри ее бедра, и как она закричит страстно и благодарно, когда тело бога войдет в ее тело и горячее семя бога зачнет в ней новую жизнь…

Наверное, всё дело было в том, что Алексей, в отличие от похотливого самовлюбленного олимпийца, лгал. И даже не Лизе-Лауре лгал, а самому себе, своему естеству, легко поддавшемуся на обман. Лгал, когда, танцуя, прижимался своим животом к ее животу — и его обманутая плоть реагировала на это так, как может реагировать мужская плоть. Лгал за столом, целуя ее взасос на глазах у шефа и проворно шаря ладонью в ее декольте. И в тесном салоне микроавтобуса, продолжая лгать, нагло и очень правдоподобно залез к ней под юбку.