Одна из тридцати пяти - Елена Романова

Зато он прекрасно знает лорда Берингера. И короновал он не Уилла, а Райта, потому что регент будет править еще четырнадцать лет.

— Райт отнял у меня уважение и любовь отца, выставил меня посмешищем перед советом, отнял у меня жизнь, — Эдмунд закусил губу, пронзив меня мрачным решительным взглядом, — и поэтому я отниму его жизнь, но перед этим я заставлю его хорошенько помучиться. Я поимею его женщину самым низким, недостойным, грязным способом.

Мое сердце болезненно сжалось. Кровать, на которой я сидела, показалась адской сковородой, но я не позволила себе вскочить или начать возмущаться, потому как Эдмунд был на взводе.

— А ваша мать? — я робко взглянула на часы в надеже, что смогу заставить принца жаловаться на никчемную жизнь до самого утра.

— Моя мать? — Эдмунд удивился, что меня интересуют подробности его семейной драмы, но с готовностью ответил: — Моя мать самая настоящая кобра. Ее не волнуют мои чувства и желания, она привыкла к власти, и не выпустит ее из рук. Она с легкостью пожертвовала бы и мной, если бы это помогло ей самой водрузиться на трон.

За окном посветлел лишь самый краешек неба, давая мне надежду на то, что Эдмунд будет трепаться до рассвета, но мужчина неожиданно смолк.

— Райт ведь никогда не желал вам зла, он был вашим советником, — дала я ему пищу для новых размышлений, и Эдмунд раздраженно проговорил:

— Меня всегда бесила его забота. Мне не нужна была опека этого сакрийского выродка. Я сам могу принимать решения.

Не знаю, помогали эти вопросы отсрочить страшное, или напротив злили принца, но ничего иного я придумать не могла.

— Но ведь все могло быть иначе, ваше высочество, если бы вы поменяли свое отношение к брату, если бы не стали слушать мать…

— Моя мать, — закричал он, — единственная, кто на моей стороне! Она единственная, кому я нужен!

— Но ваш брат…

— Не смей! Не смей называть его моим братом! — взвился Эдмунд.

Он подошел к столу, позвонил в колокольчик и гаркнул появившемуся обер-камергеру:

— Раздеть!

Я вздрогнула, ища взглядом, чем смогла бы обороняться, но появившиеся слуги не торопились срывать с меня одежду, они подлетели к принцу, и я поняла, что тот просто не в состоянии раздеться сам. С пеленок эту процедуру проводили его бесчисленные пажи и лакеи. Без них Эдмунд бы не расстегнул и пуговицы.

— Я заставлю твоего любовника страдать, — говорил он, покуда его вытаскивали из камзола, — я буду обладать его собственностью, его любовью… я орошу твое лоно своим семенем…

Я стиснула зубы, едва сдержав приступ тошноты, а Эдмунд самодовольно продолжал:

— И каждую ночь я буду обладать тобой, пока ты не родишь мне ребенка.

Принц не вызывал во мне ничего, кроме жгучего отвращения. Я наблюдала, как слуги высвобождают его из рубахи, открывая бледное худосочное тело.

— Тогда у вас уже не будет шанса спастись, — вымолвила я, — Райт убьет вас.

Узкое самодовольное лицо Эдмунда стало пунцовым.

— Меня? — сощурил он глаза и выдернул руки из заботливых ладоней слуг, отмахиваясь от них. — Он не доберется до меня! Понятно!

Обнаженный по пояс с распущенными длинными волосами, принц выглядел крайне нелепо.

— Райт придет за мной. И будет лучше, если вы сейчас же меня отпустите. В этом случае, он, возможно, пожалеет вас.

Вены на шее Эдмундва вздулись, он подошел ко мне, расталкивая прислугу, и с размаху влепил пощечину. Я упала на постель с тихим всхлипом.

— Сейчас ты почувствуешь между нами разницу, дрянь, — зашипел он.

Все крючочки расстегнуты, пояс снят, Эдмунд стоит передо мной полностью обнаженный.

— Все прочь! — гремит его голос.

Жаль, что этот приказ не касается меня.

Краем глаза я слежу за последним из пажей, который услужливо прикрывает за собой дверь, и медленно забираюсь на постель с ногами, отползая от Эдмунда к самому изголовью.

— Снимай свое платье, Джина! — одно колено принца опускается на кровать, сминая простынь. — Хочу увидеть тебя всю, и незачем так бояться, тебе, возможно, все понравится.

Я прижимаюсь к изголовью, пытаясь придумать, что сделать, сказать, как выкрутиться. Напряженный, даже серьезный, вид Эдмунда не оставляет мне шанса.

— Как брал тебя Райт, Джина?

Меня мутит, я бросаю быстрый взгляд на часы, затем в окно, призывая несносное светило поскорее появиться на горизонте.

— Иди сюда! — рука мужчины хватает меня за лодыжку, но я упорно отбиваюсь, держась руками за изголовье.

Просить его подумать о затеянном, каре небесной и возмездии совершенно нет смысла. Принц решил совершить свою месть здесь и сейчас в надежде, что я лишь тихо поплачу и смирюсь.

— Гадина! Маленькая гадина, — шипел Эдмунд подтягивая меня за ногу, пока не навис сверху, хватая мои руки, — даже сейчас ты не можешь понять, — усмиряя меня, выговаривал мужчина, — что лучше тебе быть поласковей. Тебе еще долго жить здесь со мной, Джина.

Он встряхнул меня за плечи, и я затихла, напугано глядя ему в глаза.

— Вот так, вот и славно, — его пальцы резко ухватили меня за шнуровку платья.

Провозится с ней пару часов, хотелось надеяться. Я мельком глянула на лежащий рядом на столике поднос с горячо любимым принцем чайничком душистого чая.

Между тем Эдмунд пытался совладать со шнурками, пока не решил попросту задрать мне юбку, чего я категорически не могла позволить. Его горячая ладонь скользнула по щиколотке к колену, вызывая омерзение. Юбка, нижняя юбка и чулки немного затормозили мужчину. Он приподнялся, небрежно откидывая подол, пытаясь разглядеть все, что под ним скрывалось, и… в этот момент моя рука нащупала рукоять фарфорового чайника.

В висках вовсю пульсировала кровь. Сердце вырывалось из груди вместе с хриплым дыханием. Моя рука оказалась зажата в кулаке Эдмунда, пальцы разжались, чайник выпал, а на губах принцы появился оскал:

— Ты упустила свой шанс, мерзавка, — он вдруг соскочил с постели, прошагал к столу, повернул ключ и извлек трофейный кинжал.

Я тоже сползла с кровати, просчитывая ходы.

— Теперь я тебя точно раздену, — с самодовольством, присущем самому настоящему подонку, Эдмунд пошел ко мне, не стесняясь собственной отталкивающей наготы.

Прокручивая в руке кинжал, рукоять которого была усыпана камнями, принц любезно демонстрировал мне оружие, которым он будет усмирять мою гордость.

Тяжело дыша, я пятилась назад, пока не уперлась в кресло, поняв, что любые маневры бесполезны.

— Ты никогда не будешь хорош, как Райт Берингер. Ты жалок, а он велик. Он истинный король Хегея! — из меня вырвался этот поток слов, впиваясь в Эдмунда острой яростью.