Крепы - Александр Бородыня

Это продолжалось долго, очень долго… Мрак разъезжался с треском, будто вспоротая бритвой плотная ткань. Но теперь я пыталась вспомнить. Я пыталась осознать себя. Пыталась понять, кто же я, если не человек?

Память была неоднородна и распадалась на отдельные блоки: внешняя память, нанесенная, как маска, на мое лицо, заученная, как урок: Арина Шалвовна, тридцать лет, дважды была замужем, разведена, детей нет. Женщина из другого мира, женщина, которой я должна была стать; моя собственная, личная память, память той девочки, которой я была до шестнадцати лет… Кроме того, было во мне и еще нечто. Пытаясь сосредоточиться, я видела то острый конец мелькнувшей указки, то красный краешек шелкового платья, то темную руку, толкающую маленький школьный глобус. Теряя силы, я попыталась связать воедино все эти фрагменты, но не успела…

Гудение, толчок в грудь… Я ощутила на своем горле теплые и легкие пальцы… Еще один толчок, и ничего не осталось, ни одной мысли. Глаза мои были открыты. Кажется, я продолжала улыбаться. Надо мною снова склонилось женское лицо, и это была не стюардесса.

— Не бойся! — сказала женщина. — Меня зовут Антонина! — Я смотрела на нее и никак не могла сообразить: живая она или мертвая. — Ты помнишь себя?

Наверное, я отрицательно покачала головой.

— Ну и хорошо!.. — сказала она.

Я не могла шевельнуться.

— Извини!

Длинный нож вонзился мне в щеку. От боли и ужаса я, наверное, закричала, но сама не услышала этого крика… Только холодный поток воздуха из кондиционера заледенил свежую рану… В налетающих порывах боли я даже несколько раз теряла зрение. Мне запомнилось, что ножей было несколько. Ножи, узкие и острые, кроили мою плоть, меняли ее…

— Потерпи… Потерпи… — шептала на одной хриплой ноте эта женщина. — Потерпи… Потерпи…

С какого-то момента я перестала испытывать боль. Не в состоянии пошевелить рукой, я только вздрагивала, когда очередной нож завершал свою работу и следующий с силой вонзался в мое тело. Освободившись от боли, я смогла немного осмотреться. Помощи ждать было не от кого. Мертвые полностью овладели ситуацией. Те из живых, что еще не лишились сознания, ничем не смогли бы мне помочь. Что они могут сделать, слепые? Рядом с моим креслом, широко зевнув, повалилась на пол стюардесса. На ногах осталась только незнакомая старуха. Судорожным движением старуха — кажется, доктор — все пыталась спрятать за спину сумочку. Почему-то мертвые даже не пытались к ней подступиться…

Никакого дыхания… Я не дышу? Кто я, если не человек? Оказалось, что можно закрыть глаза. И сквозь сомкнутые веки я продолжала видеть. Большая капля крови скатилась со лба, затуманивая обзор…

— Кто я?

— Потерпи!.. Потерпи…

В жизни я не видела столько оборванных, грязных мертвецов. Все это были либо дети, либо подростки; я разглядывала их, пыталась запомнить. Потом мое внимание привлекли двое живых: мужчина и мальчик — они сидели в другом ряду. На коленях мужчины лежал старенький докторский саквояж. Сквозь закрытые веки я ясно увидела, как эта Антонина шагнула к ним и, не открывая замков, запустила в саквояж свои противные руки. До того крикнул мальчик или это было потом, не вспомнить, но крик его застрял в голове:

— Помогите Анне! — крикнул ребенок, и мужчина ответил ему. Это было похоже на перекличку одного и того же существа с двумя разными головами и одним сердцем.

— Это нужно выбросить из самолета!

II

Я задыхалась. Кажется, я просила пить. Я была как пьяная. Старуха-доктор одевала меня, будто ребенка. Все тело чесалось. Одежда не подходила по размеру. Голова моя сладко кружилась, и ни о чем не хотелось думать.

Мы шли вдвоем со старухой по огромному бетонному полю, вокруг сияли белые прожектора. Я ничего не могла понять, даже и не пыталась. Что может понять человек, который не в состоянии припомнить своего имени? Почему-то я была совершено убеждена, что старуха меня не бросит, что мне помогут, и поэтому слушалась. Я дала усадить себя в машину. Старуха устроилась рядом, и мы поехали.

Было жарко, глаза немного подсохли от слез, я попыталась все-таки осмотреться. Вокруг был незнакомый, другой город. Без сомнения, другой. Нет у нас в городе таких проспектов и зданий, нет у нас такой ночи с фиолетовым небом и белыми звездами. Никогда в жизни я не видела пустых улиц. Даже в полночь на улице всегда было полно народу, а здесь пусто: только проскочит мимо редкая встречная машина, вспыхнут на миг фары, гуднет клаксон.

Какое-то движение на тротуаре привлекло мое внимание, я повернула голову. Ничего особенного: мертвые подростки. Они переворачивали мусорные бачки и, перебрасывая ногами консервную банку, бежали вдоль шоссе. Они пританцовывали и забивали дребезжащие голы в темные провалы подворотен. Самые обыкновенные мальчишки. Какое-то время они не отставали от нашей машины. Я их уже видела. Когда я их видела? Я видела их совсем недавно… В самолете…

Не подумав, я спросила об этом старушку — хотелось окончательно увязать тех в самолете, с этими на тротуаре, — но, кажется, только напугала своего доброго доктора. Конечно, напугала. Она же не могла видеть мертвых.

Консервная банка, отброшенная ногой, с грохотом покатилась по шоссе, я проследила за ней глазами. Коричневая ржавая пустышка провалилась в туман, и тут же на ее месте — прежде чем увидеть, я ясно ощутила это — возникло что-то другое. Выплыла и приобрела очертания желтая милицейская машина с мигалкой. В обращенном ко мне взгляде старухи прочитывался вопрос.

— Я не знаю… — сказала я. — Но я чувствую… Я чувствую…

Как мне хотелось ей хоть что-нибудь объяснить! Вид у старухи был решительный, она, как маленькую дубинку, крутила в руке мокрый зонтик, готовясь к бою с невидимым ей противником.

— Не надо! — шепотом сказала я. — Не надо… Лучше я с ними поговорю!

— С кем? — удивилась старуха.

Желтая машина с мигалкой медленно настигала нашу машину. Услышав скрип и сопение, я повернулась к заднему стеклу. Оказывается, один из юных футболистов умудрился на ходу уцепиться за наш багажник. Лицо хулигана было довольным.

Он махнул грязной ручонкой. Я не успела вмешаться, и самодельный кастет ударил старуху в затылок. Старуха охнула и покачнулась. Я пятерней толкнула дурака, тот не удержался, соскочил.

— Правильно! — Знакомый хриплый шепот прозвучал с переднего сиденья. — Совершенно это ни к чему!

На переднем сиденье рядом с водителем, невидимая старухе, устроилась Антонина. Тут я уже ничего не могла изменить. Она протянула руку к горлу водителя.

III

Когда мы вышли из такси, я больше не путалась. Но память моя была явно не полной. Предыдущее воспоминание, такое ясное, будто все произошло только несколько часов назад, относилось, судя по всему, к далекому прошлому.

Заглянув в зеркальце машины, я подтвердила свою догадку. Женщине, отразившейся в нем, было никак не меньше тридцати, а я помнила себя только шестнадцатилетней. Со всею ясностью я помнила, как вечером лежала в своей постели, у себя дома. Я помнила, как закрыла книжку и протянула руку, чтобы погасить лампу, горящую над постелью… Следующее воспоминание относилось уже к сегодняшнему дню. Следующим пунктом я помнила склоняющееся ко мне лицо стюардессы и жестяной диск кондиционера, из которого лился холод… Самолет, белые прожектора над бетонным полем… Странная поездка в такси…

Я пыталась восстановить в памяти женское лицо. Она придушила нашего водителя и исчезла, чтобы через десять минут, когда машина уже вновь летела по городу, вдруг склониться ко мне с переднего сиденья. Она же была и в самолете, ее звали Антонина.

— Вы появились слишком рано… — сказала она, и в голосе будто прозвучала угроза. — Нам не нужны крепы.

— Крепы? — удивилась я.

— Вы не помните?

— Нет!

И ее тон, и весь ее облик раздражали меня. Она подумала немного, потом сказала:

— Мы лишили вас той внешности, с которой вы прибыли. — Я никак не могла определить, живая она или все-таки нет. — Мы лишили вас памяти. Вы же ничего не помните, и значит, у вас нет никаких планов на будущее.

Я кивнула. Мне очень хотелось прекратить разговор. Хотелось, чтобы она исчезла, чтобы оставила меня в покое. Я разглядывала тонкую руку, с силой сдавившую спинку сиденья, — именно эта рука вонзала в меня холодную сталь, именно эта рука кроила и переделывала мою плоть, и она же, вероятно, лишила меня памяти.

— Вы безопасны, — сказала она. — Пока безопасны. Но скоро вы можете понадобиться.

Я хотела спросить кому, но почему-то не спросила.

— Прошу простить нас за буффонаду. За весь этот разбой и погони… — немного другим тоном сказала она. — Сами знаете — дети, они любят побаловаться, и их не остановишь.