Посмертно подсудимый - Анатолий Наумов

На следующий день Соллогуб встретился с Дантесом, который сообщил ему о своей любви к Екатерине Гончаровой. Соллогуб по молодости и неопытности поверил в его искренность и поехал к Пушкину, чтобы убедить того в правоте и «благородстве» Дантеса по отношению к своей невесте. Пушкин вновь потребовал, чтобы его секундант отправился к д’Аршиаку и договорился об условиях поединка. Выполняя волю поэта, Соллогуб встретился с секундантом Дантеса, который предъявил ему документы, относящиеся к предстоящему поединку. Среди них были: 1) экземпляр анонимного диплома на имя Пушкина; 2) вызов Пушкина Дантесу после получения диплома; 3) записка Геккерена-отца с просьбой о том, чтобы поединок был отложен; 4) записка Пушкина о том, что он берет свой вызов назад на основании слухов о предстоящей женитьбе Дантеса на его свояченице Екатерине. Д’Аршиак настаивал на том, чтобы Пушкин отказался от вызова без каких-либо объяснений, так как они (по вполне понятным причинам) выставляли Дантеса в не совсем выгодном свете. По предложению д’Аршиака переговоры были прерваны до трех часов дня с тем, чтобы за это время Соллогуб передал поэту предложения секунданта Дантеса. Однако Соллогуб, помня непримиримость поэта, не решился на это. Пушкин, не получив никаких известий от своего секунданта, пытался найти нового (Клементин Россета, молодого человека, брата близкой приятельницы Пушкина А. О. Россет, человека из окружения Карамзиных), но тот отказался.

Секунданты же, как и условливались, в три часа возобновили переговоры в нидерландском посольстве и наконец выработали условия поединка. Он должен был состояться 21 ноября на Парголовской дороге в 8 часов утра. Противники должны были стреляться на десяти шагах (вспомним пушкинское – «чем кровавее, тем лучше»), Покончив с формальной стороной дела, секунданты вновь вернулись к поиску способа примирения обеих сторон. После долгого обсуждения этого вопроса Соллогуб в присутствии д’Аршиака написал Пушкину следующее письмо, в котором сообщал о выработанных условиях поединка и вновь возвращался к возможностям примирения: «…г-н д’Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерен окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы, но что, опасаясь, как бы это не приписали желанию уклониться от дуэли, он по совести может высказаться лишь тогда, когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно в присутствии моем или г-на д’Аршиака (что, считая его неспособным ни на какое чувство, противоречащее чести, вы приписываете его), что вы не приписываете его брака соображениям, недостойным благородного человека…

Не будучи уполномочен обещать это от вашего имени, хотя я и одобряю этот шаг от всего сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это условие, которое примирит все стороны. Само собой разумеется, что г-н д’Аршиак и я, мы послужим порукой Геккерена. Соллогуб».

Д’Аршиак, прочитав письмо, согласился с его содержанием, и оно было отправлено Пушкину. Получив его, поэт понял, что, по сути дела, это была едва ли не полная капитуляция его противника.

17 ноября Пушкин в письме на имя Соллогуба подтвердил свое согласие с просьбой секундантов, но ни на шаг не отступил от своей оценки предсвадебно-дуэльного дела:

«Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека».

После получения этого письма секунданты сочли дело о дуэли оконченным и поздравили Дантеса как жениха, а Дантес с Геккереном-отцом отправились к Загряжской, где посланник от имени сына сделал официальное предложение Екатерине Гончаровой. 10 января 1837 г. состоялось их бракосочетание. Следовательно, и в части примирения противников показания Дантеса на суде были от начала и до конца ложными. Не Пушкин по своей инициативе отказался от поединка, а Геккерены вынуждены были пойти на все требования поэта и согласиться с формулировкой Пушкина об отказе от дуэли в связи с предстоящей женитьбой Дантеса.

С действительным положением дел следует сопоставить и утверждение Дантеса о том, что с момента примирения он не имел с Пушкиным «никаких сношений кроме учтивостей». На самом деле вовсе не Дантес не имел с Пушкиным «никаких отношений», а Пушкин, несмотря на навязчивость Дантеса, отказался принимать его у себя, а письма возвращал нераспечатанными. Таким образом, не было «учтивостей», так как не было для них какого-либо повода, при котором они могли бы быть высказаны. Но кроме Пушкина была еще его жена, в отношении которой Дантес после своей свадьбы вновь возобновил прежнее поведение. Графиня Фикельмон так, например, пишет по этому поводу в своих записках: «Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние приемы, прежние преследования». Это подтверждали чуть ли не все свидетели происходящего, в том числе и представители пушкинского окружения (П. А. Вяземский, Н. А. Смирнов).

События неумолимо шли к развязке. Сохранилось свидетельство, что особо вызывающе Дантес вел себя по отношению к Наталье Николаевне 23 января 1837 г. на балу у Воронцовых. Д. Фикельмон в своем дневнике сделала такую запись об этом вечере: «…на одном балу он (Дантес. – А. Н.) так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина было с тех пор принято окончательно». 25 января Пушкин направил нидерландскому посланнику столь оскорбительное письмо, что оно не позволило на этот раз его врагам уклониться от поединка.

Так факты опровергают и ложь Дантеса относительно его «учтивого» по отношению к Пушкину поведения. Напротив, допрошенный почти одновременно с Дантесом Данзас совсем по-другому объяснил поведение обоих Геккеренов и их роль в наступлении трагической развязки:

«Г. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обращением с женой его… давать повод к усилению мнения, поносительного для его чести так и для чести его жены» (забегая вперед, скажем, что эта формулировка Данзаса была принята судом и легла в основу многих официальных документов дела).

Служебные характеристики Дантеса, их приобщение к делу

Вернемся, однако, к формулярному и кондуитному спискам Дантеса (они помещены в деле о дуэли сразу же после документа об освидетельствовании его здоровья), так как официальные сведения о нем необходимо также сопоставить с его собственными показаниями, данными на допросе от 6 февраля. Свои биографические данные он, в общем, сообщил правильно, хотя и здесь не обошлось без лжи. Как уже отмечалось, на своем допросе он указал, что имеет «за родителями недвижимое в Альзасе». Последнее было явным преувеличением, тем, что мы называем «пустить пыль в глаза». Родной отец Дантеса, и ранее небогатый дворянин, вследствие Июльской революции во Франции 1830 года оказался в крайне стесненном материальном положении, и в этом отношении надеяться Дантесу было не на что, разве что на родительское благословение. Далее, на допросе он очень скромно сообщил и о своем обучении во Французском королевском военном училище. В действительности Дантес пробыл в нем не более года. Опять-таки, как и в случае с наследственным поместьем, Июльская революция помешала ему и в этом. В числе других преданных королю учеников, пытавшихся выступить на его защиту, Дантесу пришлось покинуть школу. Во Франции делать ему было нечего, и он вынужден был отправиться «на ловлю счастья и чинов» в другие страны. Первым и наиболее доступным вариантом была Германия, где у Дантеса было много немецких родственников. Благодаря им он нашел покровительство у прусского принца Вильгельма (будущего германского императора, бывшего в близких родственных отношениях с Николаем I). Однако, несмотря на такую высокую протекцию, он мог начать карьеру лишь в чине унтер-офицера (по прусским армейским законам, недоучка, не кончивший курса в военной школе, не мог претендовать на офицерское звание). Принц посоветовал ему ехать в Россию (где, как известно, к иностранцам, в том числе и недоучкам, были всегда традиционно снисходительны) и дал ему рекомендательное письмо к одному из приближенных Николая I – В. Ф. Адлербергу. Последний занимал в то время должность начальника канцелярии военного министра. Дантес с этой рекомендацией прибыл в Петербург в октябре 1833 года. Рекомендация, разумеется, оправдала себя, о нем было доложено императору, а Адлерберг стал готовить подопечного к офицерским экзаменам. По высочайшему повелению в январе 1834 года Дантес был допущен к ним при Военной академии по программе школы гвардейских юнкеров и подпрапорщиков (при этом он освобождался от экзаменов по русской словесности, уставам и военному судопроизводству) и выдержал их. В результате этого 8 февраля 1834 г. был отдан высочайший приказ о зачислении его корнетом в кавалергардский полк.[230]