Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022 - Григорий Михайлович Дашевский

к радости», это выглядело несколько издевательски. И все же она звучала совсем, совсем иначе, когда Леонард Бернстайн исполнял Девятую в Берлине, отмечая падение Стены.

И — да, «Ода к радости» безбожно коммерциализирована, растаскана на рингтоны, рекламные саунд-треки и мелодии для музыкальных ночных горшков. В некоторых странах из нее сделали расхожий атрибут новогоднего празднования, в котором уж что может быть возвышенного; так произошло, например, в Японии. Однако в Японии же многотысячное исполнение Девятой симфонии стало в свое время символическим ответом нации на катастрофу в Фукусиме.

В своей известной статье 1989 года Ричард Тарускин, рассуждая о противоречивости осмыслений и переосмыслений Девятой, в какой-то момент говорит о симфонии, что «ее невозможно постичь и невозможно ей противиться», что она произведение «одновременно и потрясающее, и наивное». Люди и не противятся, дружно продолжая искать воодушевления в «Оде к радости» в те моменты, когда ни коммерция, ни идеология от них этого не требуют. И символичнее всего это выглядело в 2020-м, в год бетховенского 250-летия, когда, конечно, должны были пройти массивные юбилейные торжества — но не прошли, зато зачумленные миллионы, не имея никакой возможности обняться, спонтанно взывали к «радости, дочери Элизиума» из локдауна.

№ 42, 11 декабря 2020

Как вычеркнуть себя из списка виновных. Альберт Шпеер и его личная победа над историей

(Ольга Федянина, 2022)

Альберт Шпеер был и остается, вероятно, самой недооцененной фигурой Третьего рейха. И он сам сделал абсолютно все возможное ради того, чтобы остаться в истории именно так недооцененным. В Нюрнберге он был гораздо более бесспорным кандидатом на виселицу, чем большая часть других подсудимых, но его не повесили. Шпеер отсидел в тюрьме 20 лет, написал два всемирных бестселлера, успешнее которых, кажется, в Германии книг не было ни до, ни после, стал миллионером, постоянным гостем теле- и радиостудий и полуофициальных приемов. Он — единственный подсудимый Нюрнберга, у которого после Нюрнберга была еще одна жизнь, а не «дожитие».

Шпееру удалось почти недостижимое: вместе с Третьим рейхом он проиграл мировую войну, но выиграл свою личную войну за ракурс исторического взгляда. Его «Воспоминания» и «Шпандау. Тайный дневник», его бесчисленные интервью, свидетельские показания и публичные выступления — все, что он делал и говорил начиная с мая 1945 года, было частью борьбы за право войти в историю на своих условиях.

Уличать его в том, что ракурс этот фальшив, а условия ложны, историки и публицисты начали сразу же после конца войны — выставка «Альберт Шпеер в ФРГ. Об обращении с немецким прошлым» в берлинском мемориальном комплексе «Топография террора» (и предшествовавшая ей новая огромная биография Шпеера) лишь суммирует доказательства. Авторы и кураторы продолжают воевать со своим объектом — и все же вынуждены следовать тому порядку слов, который определил сам Альберт Шпеер.

Любая биографическая статья о нем открывается справкой, в которой этот порядок обозначен: «Альберт Шпеер был немецким архитектором, определившим развитие архитектуры при национал-социализме. С 1942 года — рейхсминистр вооружения. На Нюрнбергском процессе был приговорен как военный преступник к 20 годам тюремного заключения».

Архитектор, министр, обвиняемый, заключенный. Для Шпеера было очень важно, что «архитектор» стоит в начале этого ряда.

Архитектор: власть соблазна

Шпеер о себе

Архитектура — место и обстоятельство встречи Шпеера с Гитлером, градостроительство — их общая мания. И мания — первая составная часть его алиби.

Когда Шпеер пишет свои «Воспоминания», он знает, что как архитектор он уничтожен, разгромлен. Разгромлен во вполне буквальном смысле слова: из всего им построенного бомбардировки союзников оставили нетронутыми то ли три, то ли четыре здания. То, что не добила авиация, уничтожила политика — так, новую рейхсканцелярию за несколько лет разобрали на камни.

Но больше всего в биографии Шпеера не разбомбленного или иным образом уничтоженного, а неосуществленного: планы, чертежи, модели, замыслы, мечты. Мечты Гитлера, практическое воплощение которых он готов был доверить своему придворному архитектору.

Будущее рейха виделось фюреру в преображенных городах. Линц как главный музейный центр мира. Нюрнберг как всемирный центр национал-социализма. Берлин как мистическая «Германия», столица страны и вообще арийского мира, превосходящая Вену и — обязательно — Париж, объект вечной зависти! (Если верить Шпееру, единственным человеком в истории, с которым Гитлер готов был поменяться местами, был барон Осман.)

Триумфальные арки, бесчисленные министерства, театры всех жанров, пантеоны, кинозалы на тысячи мест: самым запоминающимся элементом этого преображения являются гигантские размеры абсолютно всего — от дверных проемов до стадионных трибун.

Задним числом Шпеер с иронией перечисляет миллионы кубометров грунта, десятки тысяч тонн облицовочного мрамора, сотни тысяч посадочных мест и погонных километров. Свою бумажную архитектуру он приговаривает безжалостно: «Пересматривая сегодня фотографии наших макетов, я вижу: это было бы не только безумно, но к тому же еще и скучно». Причину Шпеер называет сам — города занимали Гитлера как места репрезентации, а не жизни. «Его (Гитлера) страсть к строительству для вечности сопровождалась полным отсутствием интереса к транспортным структурам, жилым кварталам и зеленым зонам: социальное измерение было ему безразлично».

Но ирония, с которой Шпеер говорит об их совместных с Гитлером планах, лишь оттеняет непреодолимость соблазна, с которым столкнулся вчерашний ассистент, получивший в свое распоряжение все строительные ресурсы империи. Шпеер смотрит на самого себя со вздохом сожаления: слаб оказался, подвели азарт и самолюбие творца. Страницы, посвященные архитектурной мании, объединившей Шпеера и Гитлера, — самые захватывающие в его «Воспоминаниях», сквозь сухие перечисления проступает лихорадочное ощущение безграничных возможностей, которые не нужно соизмерять ни с какой реальностью. Романтический апогей этой лихорадки — изобретение «руинной ценности» зданий, которые должны жить в Тысячелетнем рейхе: для главных проектов Шпеер делает эскизы, показывающие, как эти постройки будут выглядеть в виде руин, поросших мхом, и планирует вместе с Гитлером производство специальных материалов, которые будут веками величественно стареть и разрушаться.

Архитектор Шпеер в изложении самого Шпеера — художник, нашедший своего идеального заказчика, но заказчик, увы, оказался дьяволом. В роли жертвы дьявола были охотно готовы себя узнать миллионы его сограждан.

Историки о Шпеере

У образа соблазненного художника-идеалиста есть серьезные изъяны. Встреча Шпеера с национал-социализмом начиналась не с архитектуры и не с Гитлера — он был членом Национал-социалистического союза автомобилистов с середины 1930 года, первый свой партийный заказ получил примерно тогда же — перестроить под нужды партии виллу в Грюневальде. Гитлер обратил внимание на Шпеера лишь в 1933-м.

План превращения Берлина в парадную арийскую столицу Шпеер описывает как маниакальную фантазию, но город-то был реальный — и для осуществления планов значительную часть его надо было уничтожить. В Берлине в конце 1930-х не хватало около 100 тыс. квартир, а нужно было ликвидировать еще 50 тыс.

Шпеер сам нашел в 1938 году резервы для «уплотнения» — «за счет принудительного прекращения договоров