Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Святые угодники…

– Так-то, малыш. Нам здесь писари нужны, а не бумагомаратели.

– Я это умею, – смело заявил Вацлав, хотя в душе почти отчаялся.

– Хорошо! – просиял Фабрициус. – А сейчас я открою тебе парочку секретов, чтобы ты не казался совсем уж зеленым, когда будешь выполнять свое первое поручение.

– А что вообще обсуждают на этих встречах?

– Понятия не имею. Ты узнаешь об этом, когда прочитаешь свой протокол.

– А кто в них участвует?

– Апостольский нунций? Король? Дух рыцаря Далибора?…

– Достаточно, достаточно. Так, значит, если я прочитаю свой протокол…

– Именно, – подтвердил Филипп.

Вацлав попытался истолковать его взгляд. Он был почти уверен, что старший писарь солгал ему.

– На что еще мне следует обратить внимание? – вздохнув, спросил юноша.

– Свежий пергамент твердый, – бросился объяснять Филипп, явно довольный, что новичок нуждается в его советах. – Пергамент только тогда становится хорошим, когда тебе удается достать такой, который пролежал глубоко в сундуке сотню лет и с которого твои предшественники уже пару раз соскребывали написанное. Так вот, его нужно поскрести в третий раз, и тогда то, что будет лежать перед тобой на столе, начнет мягко и гибко ложиться под перо, как дырка – под язык, если ее достаточно долго лизать. – Он пристально посмотрел на Вацлава. – Ты уже знаешь, о чем это я, малыш?

– В том, что касается пергамента, – нет, – язвительно ответил Вацлав. В том, что касалось второй части сравнения, он тоже совершенно не разбирался, но скорее откусил бы себе язык, чем дал бы понять, что все интимные контакты с женщинами, бывшими у него на данный момент, сводились к перемигиваниям и, если очень сильно повезет, к торопливым совокуплениям в каком-нибудь укромном уголке. Эти встречи, совершенно лишенные изысканности, сводились к древнему как мир «туда-сюда, туда-сюда». Того факта, что во время этих актов он думал лишь об Александре и ужасно стыдился себя, Вацлав и на смертном одре никому бы не открыл.

Филипп улыбнулся и, казалось, понял все то, о чем Вацлав лишь подумал. Будь Вацлав более опытным, то бишь стреляным воробьем, он бы догадался, что старший писарь почувствовал неожиданную недоверчивость своего юного собеседника и направил его мысли на тот путь, на котором он не мог ни о чем другом думать.

– Пергамент, которым мы здесь пользуемся, – продолжил Филипп, – совершенно новый. Отвратительно новый, должен признаться. Перо по нему скользит, чернила текут и не высыхают целую тысячу лет, а каждое движение пера вызывает писк и скрежет, пока все присутствующие не начинают думать лишь о том, как бы половчее придушить тебя.

– И что же я должен делать?

– Нужно на пергамент плюнуть. Так, знаешь ли, от всей души… Вот так… – Филипп откашлялся, собрал во рту воображаемый комок слизи и сделал вид, что хочет сплюнуть прямо на стол. Вацлава передернуло. – Потом растираешь мокроту… Вот так… – Филипп натянул рукав на кисть и стал делать круговые движения, будто втирая что-то в столешницу. – Это помогает.

– О господи, – произнес Вацлав и попытался удержать завтрак в желудке. Перед его внутренним взором появились тысячи пергаментов, которые он держал во время своей работы на фирме «Хлесль и Лангенфель». Многие из них были совсем новенькими. Ладони у него зачесались, и ему показалось, что они неожиданно стали липкими.

– Если бы ты был один, я бы посоветовал помочиться на него, но думаю, сегодня у тебя с этим ничего не выйдет. – Казалось, Филипп был искренне огорчен.

– И слава богу, – слабым голосом произнес Вацлав.

– Что касается пера, то нужно откусить кусочек от его ствола и сплюнуть его на пол.

– Что это за суеверие такое?

– Такое, в какое верит граф Мартиниц, – поучительно сказал Филипп. – Иначе, когда начнешь писать, перо будет плохо лежать у тебя в руке.

Вацлав повесил голову. Он чувствовал себя так, будто ему только что сделали выговор.

– Хорошо, – ответил он.

– Что еще? – пробормотал Филипп и поднял взгляд к потолку. – Дай-ка поду… Да, точно, большинство говорят быстро, слова их льются подобно водопаду, и скоро они начинают забывать, о чем уже сказали. И им очень помогает, если после каждого законченного предложения громко говорить: «Точка!»

– Это правда?

– Что ты имеешь в виду?

– Прошу прощения, Филипп, – буркнул Вацлав. У него было такое ощущение, что он приближается к ревущему водовороту, и единственное, чем он может грести, это соломинка.

Филипп Фабрициус похлопал Вацлава по плечу.

– Ты справишься, малыш.

– Вацлав, – поправил его юноша.

– Ну что, ты все запомнил? Переводи на латынь, втирай плевок, кричи «Точка!». Повтори.

Вацлав повторил все наставления, пока Филипп подталкивал его к двери кабинета, куда его позвали.

– И там будут присутствовать только граф и господин Славата?

– Возможно, не только они, но еще и их секретари. Не наделай в штаны, малыш. Ах да, Славате нравится, когда писари проводят некий ритуал, прежде чем сесть за стол.

– Ритуал? – пролепетал Вацлав, из последних сил стараясь вернуть себе самообладание.

– Он его подсмотрел у какого-то поэта. Как ты относишься к ритуалам, малыш?

– Я не хочу никаких ритуалов. Замени меня, Филипп.

– Та-та-та! У всех все бывает в первый раз. Идем, можешь воспользоваться моим ритуалом, пока своего не придумаешь. Мой мне всегда удачу приносит.

– Спасибо.

– В общем, так: ты садишься, потом опять встаешь, обходишь табурет кругом, показываешь на пергамент, суешь палец в рот, двигаешь им туда-сюда, снова садишься, потираешь перо между ладонями и громко говоришь: «Можем мы наконец начать, ради Аполлона?»

– Ни за что, – отрезал Вацлав.

– Каждый человек – кузнец своего счастья. – Филипп пожал плечами.

– И там действительно будут только граф и господин Славата? – снова спросил Вацлав.

– И их секретари!

– Ну ладно.

– Ты покажешь им класс! – Филипп открыл дверь и втолкнул юношу внутрь. – Ни пуха ни пера, малыш.

– Вацлав, – в очередной раз поправил его Вацлав и оказался перед второй дверью, которая вела прямо в кабинет. Задержав дыхание, он вошел.

Неужели еще минуту назад он думал, что это подобно тому, что попасть в водоворот, имея при себе лишь соломинку вместо весел?

Все было намного хуже.

– Что-то ты задержался, – неласково произнес граф Мартиниц. Волосы у него были взъерошены, и казалось, что еще немного – ион взорвется. После такого приветствия граф внимательно посмотрел на Вацлава и воскликнул: – Батюшки, новенький!

– Он уже человек опытный, – вмешался Вильгельм Славата. – Не так ли, Владислав?

– Вацлав, – прошептал Вацлав. Ему было плохо.

В маленьком кабинете вокруг стола сидели пятеро мужчин. Двоих он знал – это были граф Мартиниц и Вильгельм Славата. Секретарями здесь даже не пахло. Третьим был рейхсканцлер Лобкович, а четвертым – король Фердинанд. Вацлав рухнул на колени и безуспешно попытался потерять сознание.

– Ваше величество, – запинаясь, произнес юноша.

– Обойдемся без формальностей, – ответил король, но прозвучало это так, будто он сказал: «Повесить его, кретина эдакого!».

Взгляд Вацлава остановился на мужчине в сутане.

– Это патриарх Асканио Гесуальдо, апостольский нунций Папы Павла V, – пояснил Вильгельм Славата. – Не волнуйся, юноша. Просто садись и выполняй свои обязанности.

В ушах Вацлава звенели колокола, когда он занимал свое место на противоположном конце стола. В голове у него была пустота, и в этой зловещей пустоте болталась одна-единственная мысль о том, что Филипп просто подшутил над ним, но из-за охватившей его паники мысль никак не могла укорениться. Повинуясь инстинкту самосохранения, Вацлав потянулся к ближайшей соломинке, то есть советам Филиппа Фабрициуса, о которых он с благодарностью вспомнил.

Итак, Вацлав сел, встал, обошел вокруг своего места, вытянул один палец в направлении пергамента, а вторым громко помогал по губам, снова сел и пискнул: «Можем мы наконец начать, ради Зевса?» Взгляд его – взгляд кролика, неожиданно оказавшегося перед пятью змеями сразу, – метался вокруг стола.

Молчание было ледяным. Граф Мартиниц побагровел. Король выдвинул вперед нижнюю челюсть, как осадную башню. Папский посланник пристально рассматривал свои ногти. Вацлав страстно желал умереть. Если раньше у него был один шанс на то, чтобы развить собственные мысли по поводу ведения протокола в присутствии высших сановников государства, то теперь и он исчез.

– Ваше досточтимое превосходительство, мы все согласны с тем, – произнес в наступившей тишине Вильгельм Славата, – что приказ разрушить протестантскую церковь в Клостерграбе был не только правомочен, но и исходил от самого Папы. – На лбу у него блестели капельки пота.

– Святой отец не был поставлен в известность об этом, – возразил Асканио Гесуальдо.