Как велит бог - Никколо Амманити

"Марилена"

Он достал телефон, взглянул на дисплей.

Нет, звонили из больницы.

— Да?! Алло! Что такое? — пробурчал он.

— Профессор, это Антоньетта...

Медсестра с третьего этажа.

— Слушаю вас.

— Тут сын пациента, которого вы оперировали...

— Да?

— Он хочет знать, что с отцом.

— Пусть с ним Каммарано поговорит. Я ухожу. Меня жена...

Медсестра сделала паузу:

— Ему тринадцать лет. И, судя по карте, у него нет родных.

— Этим непременно должен заниматься я?

— Он в зале ожидания на третьем этаже.

— Вы ничего ему не сказали?

— Нет.

— У него никого нет, я не знаю, друзей, с кем я мог бы поговорить?

— Он сказал, что есть только два отцовских друга. Я пыталась до них дозвониться, но они не отвечают. Ни тот ни другой.

— Сейчас буду. А пока попытайтесь их разыскать. Если не выйдет, вызовите карабинеров. — Бролли закончил разговор и заплатил за капучино.

Четыресыра проснулся погруженный в море боли.

Он приоткрыл одно веко, и его ослепил луч света. Он снова закрыл глаз. Потом слух резануло слишком громкое чириканье воробьев во дворе. Он заткнул было уши, но движение вызвало такую резкую боль, что у него перехватило дыхание. Боль просто размазала его по стенке. Когда наконец Четыресыра смог широко открыть один глаз, то узнал обшарпанные обои своей спальни. Насколько он помнил, заснул он рядом с вертепом, значит, ночью перебрался в кровать, но это совершенно стерлось у него из памяти. Дышал он с трудом. Словно нос был заложен. Он пощупал покрытые коростой ноздри и понял, что это не насморк, а запекшаяся кровь. Борода с усами тоже были в сгустках крови.

Теперь он, кроме боли, чувствовал еще и жажду. Язык так раздулся, что не помещался во рту. Но чтобы попить, надо было встать.

Четыресыра рывком поднялся и от боли чуть не лишился чувств.

Придя в себя, он пополз на коленях в сторону туалета. "Черт... Черт... Рино... Рино... Ох и отделал ты меня... Ох и отделал..."

Четыресыра уцепился за раковину, подтянулся и посмотрел на себя в зеркало. На мгновение лицо показалось чужим. Не мог он быть этим чудищем.

Грудь вся в огромных, как глазунья, синяках, но больше всего Четыресыра впечатлило плечо, опухшее и кровоточащее, как бифштекс по-флорентийски [51].

Это сделал не Рино. Это дело рук Рамоны. Он нажал пальцем на рану, и от боли по щекам покатились слезы.

Значит, все правда. Ему не приснилось. Тело говорило правду.

Девчонка. Лес. Член в руке. Камень. Раскроенный лоб. Побои. Все правда.

Он приблизил лицо к зеркалу, ткнувшись носом в стекло, и начал сплевывать мокроту и кровь.

Кристиано Дзена сидел в зале ожидания отделения интенсивной терапии. Склонив голову на стоящий рядом автомат с напитками, он отчаянно боролся со сном.

Он приехал с первым автобусом, и медсестра, задав ему какую-то невозможную массу вопросов, велела ждать тут. К нему выйдет профессор Бролли. Кристиано дрожал и был такой усталый... глаза слипались, голова заваливалась набок, но спать было нельзя.

Медсестра его не признала, но Кристиано ее хорошо помнил. Она временами наведывалась к ним по ночам.

Кристиано уже был в этой больнице два года назад, когда ему вырезали аппендицит. Операция прошла благополучно, но ему пришлось трое суток провести в палате со стариком, у которого из груди торчала куча трубок.

Спать было невозможно, потому что у деда каждые десять минут случался приступ кашля — казалось, у него в легких груда камней. Глаза вылезали из орбит, и он начинал колотить по матрасу, как будто вот-вот отдаст концы. И потом, старикан не произносил ни слова, даже когда его навещали сын с женой и двумя внуками. Они его расспрашивали, а он не желал отвечать. Даже жестами.

Сидя в этом кресле и ожидая, что ему скажут — жив отец или нет, Кристиано вспомнил, как на вторую ночь, когда он дремал в желтоватом полумраке палаты, старик неожиданно заговорил сиплым голосом:

— Мальчик?

— Да?

— Послушай-ка меня. Не кури. Это слишком паршивая смерть. — Он говорил, глядя в потолок.

— Я и не курю, — сказал Кристиано.

— И не начинай. Понял?

— Да.

— Вот так-то.

Когда на следующее утро Кристиано проснулся, деда больше не было. Старик умер, и, что было странно, — уходя, не произвел ни малейшего звука.

Слушая, как гудит у виска автомат, Кристиано сказал себе, что с удовольствием выкурил бы сейчас сигарету на глазах у того старика, но вместо этого достал из кармана отцовский сотовый. Он высушил его в туалете горячим феном, и тот ожил. В сотый раз Кристиано набрал номер Данило. Абонент недоступен. Попробовал дозвониться до Четыресыра. Его телефон тоже был отключен.

Шагая по коридору третьего этажа, профессор Бролли еще раз подумал о молодом мужчине с бритым затылком и татуировками по всему телу, которого он сегодня оперировал. Когда он вскрыл череп и отсосал кровь, то обнаружил, что, к счастью, кровоизлияние не затронуло ответственные за дыхание участки, так что пациент дышал самостоятельно, однако в остальном его мозг не работал, и было невозможно сказать, восстановятся ли его функции.

Для пребывавшей в трудном финансовом положении больницы подобные случаи были сущим бедствием. Пациенты в коме требовали постоянного внимания медицинского персонала и занимали аппаратуру, необходимую для поддержания их жизненных функций. К тому же в этом состоянии у больных, как правило, снижался иммунитет и могли начаться инфекции. Но все это было частью его работы.

Энрико Бролли выбрал эту профессию и эту специальность, прекрасно отдавая себе отчет, с чем ему придется столкнуться. Его отец тоже был врачом. О чем Бролли ни разу не задумался за все шесть лет университета, так это о том, что после приходится говорить с родственниками пациента.

Ему шел уже шестой десяток, у него было трое взрослых сыновей (младший, Франческо, решил поступить на медицинский факультет), но он так и не обзавелся броней, чтобы выкладывать голую правду, однако и подслащивать горькую пилюлю тоже не умел. При попытках сделать это профессор начинал запинаться и заговариваться, и выходило только хуже.

За тридцать лет практики ситуация нисколечко не изменилась. Всякий раз, когда надо было сообщить родным пациента плохие вести, он готов был провалиться сквозь землю. Но этим утром его ожидало еще более трудное дело. Объяснить тринадцатилетнему мальчугану, оставшемуся одному-одинешеньку на свете, что его отец в коме.

Профессор заглянул в безлюдный зал ожидания.

Мальчик сидел на пластиковом стуле и дремал. Голова прислонена к автомату с напитками. Неподвижный взгляд в пол.

"Нет! Нет, не смогу..." Бролли развернулся и быстрым шагом направился к лифтам. "Ему Каммарано скажет. Он у нас молодой и решительный".

Но потом он остановился и посмотрел в окно. Сотни птичьих стай кружились в черной воронке, вытянувшейся на фоне белых облаков.

Он собрался с духом и вошел в зал.

Беппе Трекка проснулся с криком "Обет!". Он задыхался, словно кто-то не давал ему всплыть из-под воды. Воспаленными от лихорадки глазами он растерянно огляделся вокруг. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что он дома, в своей постели.

Перед глазами всплыло безобразное лицо африканца, смотревшего на него через заднее стекло "пумы" и протягивавшего ему пачку белых махровых носков.

"Ну и кошмар же мне приснился!"

Социальный работник поднял голову от подушки. Сквозь ставни сочился дневной свет. Беппе весь взмок, и одеяло из гусиного пуха давило так, словно он был похоронен под сотней килограммов земли. Во рту все еще оставался мерзкий привкус дынной водки. Беппе вытянул руку и зажег ночник. От света он прищурил глаза и почувствовал, как их жжет.

"У меня температура".

Он поднялся. Комната завертелась. Перед ним в вихре пролетели икеевский комод "Фоппе",-мини-телевизор "Мивар", постер с тропическим пляжем, набитый томиками энциклопедии книжный шкаф, стол, пачка белых махровых носков, серебряная рамка с фотографией мамы...

"Носки?!"

Трекка икнул и остолбенело уставился на них. Прошлая ночь прокрутилась в его голове, как кинолента. Кемпер, Ида, секс, банан, Род Стюарт, он под дождем рядом с мертвым африканцем и...

Беппе Трекка хлопнул себя по пылающему лбу.

"...обет!"

"Господи, умоляю... Клянусь Тебе, если Ты сохранишь ему жизнь, я откажусь от всего... Откажусь от единственного, что есть прекрасного в моей жизни... Если Ты спасешь его, я Тебе обещаю, что откажусь от Иды. Больше никогда с ней не увижусь, не буду с ней говорить. Клянусь".

Он просил Бога, и Бог услышал его.

Этот африканец вернулся из мира мертвых благодаря его молитве. Беппе Трекка этой ночью был свидетелем чуда.