Я учился жить... (СИ) - "Marbius"

Странным образом, признал Глеб, Макар изменился. Раньше он был в чем-то ершистым, в чем-то неуверенным, жадно искал одобрения и отчаянно боялся наказания. Глеб старался приглаживать иголки, которые тот умудрялся топорщить по поводу и без, безвозмездно делясь своей мудростью и житейским опытом, но у него самого педагогического опыта было не очень много, и выходило иногда забавно, когда советы звучали как минимум бессердечно. Хорошо, что Макар не умел обижаться и не искал в его действиях злого умысла; а уж его найти можно всегда, если присматриваться, пристрастное око даже в самых невинных действиях может разглядеть многое вплоть до попытки раздавить оппонента. Но при всех недостатках Макара именно этой жажды свалить вину на других в нем не было; с ним было просто. С ним было сложно, потому что удержаться от скрытой язвительности, которую бы тот не распознал, стоило усилий, а такого отношения Макар не заслуживал. Глеб, немало удивившийся, когда Макар нарисовался в аэропорту, без особого труда распознал попытку антикризисных мер, неуклюжую, импульсивную, но похвальную. Но не тогда, и не позже вечером, когда Макар просиял после слов Глеба, что он предпочел бы как следует отдохнуть после утомительного пути, он не заметил изменений. Вечером в пятницу Глеб сам был удивлен тому, как Макар слушал его. Не безусловно соглашаясь, просто потому, что говорил Глеб – благодетель, который по умолчанию прав. А вслушиваясь и даже пытаясь оценивать. Глеб не смог удержаться и приподнял брови, подумав, сколько времени пройдет, прежде чем Макар осмелится еще и спорить с ним. И эта мысль повлекла за собой вереницу других. Глеб никогда не задумывался, почему Макар не возражал ему. А ведь ни разу не было такого. Мальчишка не самый покладистый. И пусть есть у него такая черта: сбегать от неприятностей. Но Глеб искренне сомневался, что Макар перед побегом не высказывал обидчику все, что о нем думал, пусть и с безопасного расстояния. Но в его с Макаром отношениях никаких возражений со стороны Макара не было. Глеб попытался заглянуть поглубже в прошлое, чтобы распознать, были ли моменты, когда Макар был не согласен, но боялся возразить, и остался собой недоволен: как выяснилось, он обращал слишком мало внимания на человека, с которым прожил столько времени в одной квартире.

Глеб снова одернул себя, внутренне недовольно покачав головой: до чего же он любил вдаряться в бесплодные размышления! А дел-то было - понять, что изменилось в Макаре, что именно привлекло Глеба в их уютном вечере. Макар, радостно возбужденный после удачной шутки, льнул к Глебу, требуя от него если не одобрения, то по крайней мере хорошего настроения. Глеб охотно улыбался, даже посмеивался, когда Макар рассказывал еще одну историю о невозмутимом Илье и энергичной тете Наташе и о том, как за этим Ильей увиваются все официантки, а он только ухмыляется. Глеб поинтересовался учебой, и Макар недовольно пробурчал, что ждал от учебы в вузе большего, но хоть группа ничего, хотя в прошлом году он думал куда как иначе. После часа относительно легкомысленного трепа они сидели на диване, плечо к плечу, словно старые и хорошие знакомые, и – нет, не откровенничали, но узнавали друг друга, по намекам, по темам, которые привлекали другого, по тому, как они реагировали; было интересно и держать с самим собой пари по поводу слов, которые должен был употребить Макар, отвечая на очередной вопрос или возражая по очередному поводу, и не разочаровываться, ошибаясь, когда Макар его удивлял неожиданными сравнениями и оборотами. У Макара был острый и неугомонный ум, и пусть его обладатель не обладал особой глубиной суждений, но у него было потрясающее качество, которым сам Глеб не обладал изначально, но которое усердно в себе развивал. Интуиция у Макара была просто звериной. И в случаях, когда Глеб нуждался не в одном часе основательных раздумий, Макар просто глядел сквозь толщу вод и видел жемчужину. Неоднократны были случаи, когда Глеб скупо рассказывал о проблеме, которая его тяготила, и Макар мог задать такой вопрос, что Глеб застывал, ощущая что-то похожее на благоговение – как на основании такой скудной информации так ясно видеть суть?

Солнце время от времени выглядывало из-за туч, но пришла пора спускаться в метро. Глеб стоял на эскалаторе, глядя на свод потолка, и думал о том, что делать дальше. Он привязался к Макару, это было бы глупо отрицать. Он не скучал по Макару в Швейцарии, да и радость от встречи была более чем сглажена иными эмоциями, и не последней из них было подозрение. Но Глебу было приятно видеть его; его развлекали вечера, с Макаром было просто уютно. Достаточно ли этого, чтобы с оптимизмом смотреть в будущее?

Глеб опустил глаза. У него было достаточно времени, чтобы подумать. А пока это идиотское мероприятие, за которым следует не менее идиотская пьянка с каким-то пафосным названием. Тополев был рад, что Глеб вернулся. Слишком рад, - поморщился Глеб. Он почти смирился с безнадежно испорченной субботой. А с другой стороны, Тополевскому серому кардиналу многое с рук сойдет. Глеб ухмыльнулся. Едва заметно, даже не губами, а одними глазами. Авантюризм явно передается контактным путем, подумал он и решил получить от всей этой камарильи как можно больше удовольствия. Незаметного, понятного одному ему и, может быть, Тополеву. Но стоит попробовать. Глеб поднял глаза, в которых поблескивало предвкушение, и стал дожидаться поезда.

Илья был зол. Мало того, что свой законный выходной он проводит в этой дурацкой парикмахерской, которую не пойми зачем открыл, так еще и девчонка, которая должна была выйти на работу после обеда, резко заболела, что значит только одно: еще и завтра выходить. И накрылись блестящим медным тазом мечты о шашлыках, аромат которых он только что не вживую осязал. Самое вредное – народ валит косяками. Илья даже заглянул в лунный календарь и глухо застонал: растущая луна. Эти дуры малахольные решили, видать, на фоне лунного обострения, что и волосы расти будут лучше. Или не решили, но в любом случае, обострение налицо, верней, на его бедную голову. Даже чаю попить толком нет. Упадническое настроение хорошо так накладывалось на идиотскую злость на Самсонова, который то ли умышлено, то ли благодаря сверхъестественным способностям основательно потоптался по мозоли, которую Илья пестовал уже который день. У мозоли даже имя было и роскошные темные кудри, и мозоль вопреки всем чаяниям, но в полном согласии с почти твердым решением Ильи глаза мозолить не спешила. Илья с мрачным челом обслуживал еще одну пациентку, то есть клиентку, которая с какой-то дури решила, наверное, что это у Ильи вдохновение, и благоговела под пеньюаром. А Илья думал только о том, чтобы не увлечься и не отчекрыжить лишнего, например, ушей.

- Привет, - от входной двери донесся голос, относившийся к тем самым кудрям. Илья застыл и медленно повернул голову.

Стас стоял у двери, оглядывая салон и упорно избегая встречаться взглядами с Ильей.

- Ну, - хмуро буркнул Илья и повернулся к барышне. Оглядев художественный бардак на голове, он щелкнул в воздухе ножницами в явных раздумьях. Если он возьмется и дальше ее обрабатывать, не уйдет ли дамочка с проплешинами в силу неоправданной, но вполне объяснимой агрессивной увлеченности Ильи? Он решил остановиться и взяться за укладку.

Шаги за спиной прекратились у диванчика. Илья застыл и стрельнул глазами в зеркало. Стас сидел на диване, широко расставив ноги и опустив на колени локти. И выражение лица у него было не самое благообразное. Неожиданное тепло разлилось у Ильи в груди, а губы потянуло улыбаться: таки не один он страдает. Это хорошо. Пусть страдает, Тантал, а Илья обслужит прелестную дамочку по вип-разряду.

Дама улетала на крыльях восторга. Стас молча кипел и готовился взорваться. Илья методично и очень увлеченно считал кассу.

- Как дела? – наконец решился Стас.

- У кого? – после паузы, с озабоченным видом отвлекаясь от купюр, недовольно посмотрел на него Илья.

Стас сжал зубы. Илья снова уставился на деньги и смешал их в одну кучу. Он уже четвертый раз пересчитывал их, и все безуспешно.