Повести и рассказы - Халфина Мария Леонтьевна

За нарядами Ульяна Михайловна не очень гналась. Но тут как раз наметилась у нее перемена в жизни. Присватался жених из шахтеров, мужчина одинокий, самостоятельный, с приличным заработком.

Приходилось высчитывать каждый рубль на случай, если дело сладится. Не идти же в дом жениха раздетой-разутой и без копейки в кармане.

Дело шло к свадьбе. Но словно снег на голову пришло известие, что младшая, единственная сестра — Тонька беспутная — умерла, а мальчишкой ее пригульным распорядиться некому.

Сестры были в давней ссоре. Тонька за многие годы даже ни на одно письмо Ульяны Михайловны не ответила. Но теперь старое вспоминать было не время.

Отпросившись на неделю, сняла с книжки все свои скопленные гроши, съездила, похоронила сестру честь честью, а шестилетнего Венку привезла с собой. И вся жизнь ее пошла кувырком. Самостоятельный мужчина вопрос поставил ребром: тетка не мать, мальчику место в детском доме.

Сколько тогда она наслушалась поучений, упреков, советов!

— Ты, Уля, с ума-то не сходи, — убеждали ее бабы.

— Такого человека упустить — это ж идиоткой быть надо. И ради чего! Был бы сын родной, ну тогда, конечно, тогда другое дело…

От этих уговоров Ульяне Михайловне становилось еще тошнее. Господи, ну как люди могут не понимать?! Тоньку-то она в зыбке укачивала, на загорбке таскала, пока та не научилась бегать… А Венка — Тонькин сын, у него же ни отца, ни бабки, кому он нужен, кроме нее?

О детском доме и слова не допускала. Детский дом — для безродных подкидышей, а Венка не безродный, у него родная, кровная тетка есть.

Жить с ребенком при бельевой ей, конечно, не разрешили, пришлось снять частную комнатушку на окраине поселка, за три километра от работы.

И дрова и уголь надо было покупать и ломать каждое утро голову, чем и как четыре раза в день накормить ненасытного Венку. Был он худущий, но прожорливый, как галчонок.

Главная же беда заключалась в том, что в детский садик принимали только шахтерских детей, дома оставить его было не с кем, приходилось водить с собой на работу.

И хотя поначалу все сиротку жалели, вскоре начались неприятности. Конечно, была бы это девчонка, дать бы ей тряпочек старых, лоскутков пестреньких, иголку с ниткой — сиди, приучайся помаленьку к делу, шей своей тряпичной Катьке наряды. А мальчишку, да еще такого озорника и непоседу, разве удержишь у теткиного подола?

Совсем же стало безвыходно, когда пришло время отдавать Венку в школу. Начальная школа стояла на противоположном конце поселка, за железнодорожной линией.

Чтобы самой к девяти часам поспеть на работу, приходилось Венку поднимать чуть свет, уводить в школу, когда там еще никого, кроме сторожихи, не было.

Пока не начнут сходиться учителя и ребятишки-школьники, он и слоняется и куролесит в одиночку от скуки, как хочет. Начались неприятности и в школе.

И дома тоже было не легче. Хозяйка отказала в квартире.

Топила Ульяна Михайловна скудно. Зима стояла лютая, а у нее каждое полешко, каждое ведро угля было на счету. Да и Венка надоел хозяйке хуже горькой редьки.

Посовалась Ульяна Михайловна в поисках квартиры и работы в поселке, но ничего подходящего не находилось.

Но нет, видно, худа без добра. Пришло письмо от младшей, тоже рано овдовевшей сношенницы Веры. Последние годы жила она в деревне, вступила в колхоз, но теперь засватал ее в город хороший человек, и она предлагала Ульяне Михайловне, зная, как бьется она с сестриным мальчишкой, переезжать и жить в ее избе. И пяток кур ей оставила, и козу дойную, и кое-что из домашности, чтобы было с чего Ульяне начать жить и хозяйствовать на новом месте.

Никакой, хотя бы и крестьянской, работы Ульяна Михайловна не боялась, да и выхода у нее не было.

Перед весной Венка переболел воспалением легких, совсем отощал, кашлять начал нехорошо.

Врачи сказали: наследственность у ребенка ненадежная. Необходимо, во-первых, питание, а во-вторых, чистый воздух, желательней всего лесной, сосновый. А Верина деревня располагалась на сухом, песчаном берегу реки, а прямо за крайними избами стеной стоял сосновый бор.

Собравши свой скудный вдовий багаж — а он весь умещался в двух фанерных чемоданах да в двух узлах, — Ульяна Михайловна откочевала с Венкой на новое местожительство.

На первых порах в колхозе работала она куда пошлют, потом поставили ее учетчицей в полеводческую бригаду.

И хотя невелики были колхозные заработки, при своем хозяйстве, при огороде жить все же стало несравненно легче. Собравшись с деньжонками, Ульяна Михайловна купила на выплату старую швейную машинку и в зимние вечера шила деревенским модницам немудреные наряды. Это тоже давало небольшой приработок.

На свежем воздухе да на козьем молоке Венка на глазах поправлялся, окреп, двинулся в рост. Школа была рядом, учителя в школе заботливые, душевные.

В первый же год войны Ульяна Михайловна ушла работать на ферму телятницей.

Те годы во сне приснятся — холодным потом обольешься. Сколько бы ни надрывались бабы в работе, без мужиков — кругом прорехи.

Бескормица, а телята, детеныши лопоухие, они же питания требуют. Хлипкие, зябкие… Им тепло необходимо, а в телятнике стены зимним ветром насквозь продувает и крыша вот-вот завалится.

Одна неотступная забота — спасти молодняк. Не допустить падежа, выходить, сохранить любой ценой. Особенно телочек племенных. Из-за них Ульяна Михайловна не один раз ревела, хотя по натуре своей была не слезлива.

Плакать походя, принародно обливаясь слезами, она просто не умела. Когда становилось совсем невтерпеж, убегала куда-нибудь подальше от людей и голосила вволю, пока не отляжет от сердца.

Венка и ростом, и красотой, и дерзким характером зародился, видимо, в неизвестного отца. И умом бог его не обидел. Захочет — идет в школе на круглые пятерки и поведение примерное. Вдруг, вроде ни с того ни с сего, поедут на нем черти, и летят все его успехи насмарку.

То ли обидит его кто, а может, о матери заскучает. Ульяне Михайловне все думалось, что, если ребенок знал мать живою, должен он о ней помнить и тосковать.

А Венка мать почти что и не помнил. Маячило в памяти что-то смутное, неспокойное, неустроенное. Скандалы по ночам, женский визгливый, истерический плач… И колотушек ему тогда много перепадало.

Помнил, как лежала мать на столе, прикрытая белым, кругом толкались какие-то чужие… потом вдруг около него оказалась, словно с неба свалилась, тетка Уля, он ее до той поры и в глаза не видывал.

Тетка Уля никогда не дралась, когда сердилась, не визжала и не плакала. Ругала часто, в угол ставила, на улицу, к ребятам, не пускала, если чего-нибудь нашкодит лишнего. И никогда не корила, что вот подобрала его, сироту, содержит из милости, неблагодарного…

Люди так говорили, а тетка Уля им возражала, и с ее слов он твердо усвоил, что она должна была его принять, и воспитывать, и заботиться о нем, потому что она тетка.

И ничего в этом особенного нет, так и должно быть.

Два раза бросал он школу, три раза убегал из дома, правда, ненадолго.

Ульяна Михайловна, стиснув зубы, крепилась, не бегала за ним, не искала. Никуда не денется, побегает и придет, цыганенок зловредный.

И он приходил. Грязный, голодный, надутый… а глаза, как у беса, смеются. Ульяна Михайловна топила баню, давала чистое переодеться, говорила за ужином спокойно, без крика:

— Я тебя не держу. Не глянется у меня — иди, ищи, где тебе лучше будет. Но пока ты у меня живешь, от школы я тебе отбиться не дам. Иди утром в школу, проси прощения, я за тебя страмиться не пойду…

С девятого класса Венка взялся за ум, школу заканчивал хотя и без медали, но с хорошими оценками. Как-то вечером пришла его классная руководительница — милая душенька, Анна Евгеньевна, стала рассказывать, что у Вениамина большие наклонности к математике.

— И вообще, Ульяна Михайловна, мальчик он очень одаренный. Я понимаю, как вам трудно, вы на него и так очень много потрудились. Я вас не уговариваю…