Чужестранец - Алексей Семенов

Пока парень лихорадочно соображал, как бы получше избавиться от ночного гостя, прямо перед носом у него зажглись два круглых зеленых глаза. Не успел он даже подумать что-либо, как молниеносный бросок когтистой кошачьей лапы схватил змея. Мирко тут же, как ошпаренный, дернулся влево. Змей зашипел, поднялся на хвосте, отыскивая откуда ни возьмись явившегося врага, но новый удар, уже с другой стороны, заставил его метнуться влево. Сено зашуршало, посыпалось вниз, и змей, не удержавшись, плюхнулся туда же. Каари — а это был, разумеется, дымчатый кот, любимец Ахти, — вытаращив глаза и выгнув, не хуже змея, хвост, скатился за ним.

— Что всполошились? — услышал он снизу девичий голос.

— Риита? Ты ли? — сорвалось у него с губ, и он, объятый вспыхнувшей вдруг надеждой на повторение волшебства давешней ночи, рванулся и… надежда на этот раз обманула его. У сеновала стояла Хилка.

— Приснилось что? — приглушенным голосом спросила девушка. — Давеча ты меня Хилкой звал. Руку дай, к тебе забраться хочу. Озябла уже.

На Хилке были белая, почти без вышивки, рубаха да теплый платок на плечах. Мирко молча подал руку и втащил ее наверх. Она поспешно зарылась в сено — греться. Он смотрел на нее вопросительно и несколько неприязненно.

— Что, змеюка потревожила? — как ни в чем не бывало продолжала Хилка. — Ты не опасайся, то не гадюка. У Виипуненов всегда ужи в подполе жили — они там за жабами гоняются и за мышами. А где ужи…

— Там гадюк нет, — закончил за нее мякша. — Знаю. Пошто пришла?.. Да и как же Юкка тебя пустил? — спросил он хрипло — спросонья горло было сухим.

— А я из горницы на чердак, а оттуда через створку и вниз спустилась. Тиина спит, я тихо. А что ты так недоволен? Обидела чем?

— Да нет, — смутился Мирко. — Просто… — Он поймал себя мысли, что, несмотря на то, что знал, это Хилка здесь рядом, а отнюдь не Риита, ему захотелось почувствовать ее совсем рядом, а именно в своих объятиях. И ему не было стыдно: девушка опять была столь похожа на Рииту, что он даже не мог осознать, где же разница.

— Просто подумал, верно: вчера по одному в колодец прыгать собралась, а нынче уж ко проезжему на сеновал? Так ли? — Она засмеялась нервно, повела рукой — и тот же, что и у Рииты, Мирко увидел сплетенный из бисера обруч! Точно такой же!

— Скажи, Хилка, — не обратил он внимания на ее смех. — Нет ли у тебя бус зеленых? Чтобы вовсе зеленые, круглые, без крапинок всяких. Ну, такого цвета, что трава по травеню-месяцу?

— Есть, а ты почем знаешь? — пришел черед дивиться Хилке. — Зачем тебе?

— Да так, — снова смутился мякша. — У сестры моей такие были. Есть, вернее.

— У Рииты? — с видом тонкого понимания поинтересовалась Хилка.

— А? Да, у Рииты, — неуверенно произнес Мирко, и тут же, не позволяя ей вставить слова, продолжил: — Ничего такого я не думал. Да только что ж ты вот так, ночью? Нешто завтра я куда денусь? Я ж не вдруг в дорогу соберусь, да и не отпустят просто так.

— Ты-то не денешься. Я вот… — Она помолчала. — Со мной не все ладно. А словом перемолвиться надобно. Да так, чтобы наедине, а не с Виипуненами у калитки.

Мякша тут же догадался, что речь пойдет именно о том, почему это на сходе заблажила Неждана, почему Ристо всего так перекосило, почему вообще на сходе пришлось мусолить намеренную ложь, потянувшую за собой другую. Он взял девушку за руку — рука была горячая, сухая и напряженная.

— Сказывай, — проговорил он. — Только я разве чем могу помочь, если беда какая?

— Никто здесь помочь не может, — ответила она. — Все распри меж родами боятся. А из рода, сам знаешь, не вдруг выйдешь. Это не к колдуньему озеру пройтись. Ты, Мирко, на Антеро похож. Нет, не лицом — ты думаешь похоже. И говоришь.

— Ага, — само слетело с губ словечко, и он сам себе поразился: две ночи назад точно так же начинал каждую свою речь Антеро.

— Вот видишь, — засмеялась Хилка и слабо пожала руку Мирко. — У него с «ага» всякое слово начиналось. — Ничего я у тебя не попрошу, совета даже. Совет ты уж мне дал. Что там через год случится, гадать пользы нет. Как у калитки порешили, так и сделаем — с тем жить буду. Тебе просто сказать хочу, какая жизнь тут, в Сааримяки. С виду — пригоже, а внутрь глянешь — иное и гнило.

— Везде так, — утешил ее Мирко. — У нас в Холминках то ж, если не хуже. Потому и не понятно мне, зачем Антеро на север ушел. Я вот оттуда подался. Старики говорят…

— Вот и у нас говорят: раньше не было такого. Не знаю, раньше меня на свете не было, не видела. Что теперь скажу.

— Надо ли? — возразил Мирко. — Я завтра уйду. Здесь, может, и образуется все, а я думать буду всякое. Голова-то не заболит, а худое думать буду.

— Не печалься. Одними думами ничего не сделаешь. Тут без тебя случится, кому худа натворить. Так вот, — она перевела дух, — с того начну, как с Антеро получилось. До прошлой весны мы друг друга как и не знали. А потом, как праздник был, весну провожали, он подошел ко мне и говорит, — так подошел, что рядом никого не было, видно, всю дорогу минутку выгадывал. И говорит, значит: «Видела когда-нибудь, как поутру на болоте сохатые с островин выходят?» — «Нет, говорю». — «А как ночью синие огоньки от человека убегают?» — «То ж, говорю». — «Ну а как цветы болотные распускаются, сабельник, к примеру, хоть и не время еще?» — «Нет», — отвечаю. «Тогда идем завтра, я тебе покажу. Хочешь ли?» Я и согласилась, сама уж не знаю почему. Так и пошло, как у всех бывает. Одно удивительно было: на второй раз он меня к колдуньему озеру повел да и сказал: «Вот здесь я тебя, как в первый раз, увидел». — «Сейчас?» — спрашиваю. «Да нет, — говорит, — намедни». — «Это как же? — спрашиваю. — Разве мы до того, как ты меня сохатых смотреть водил, вместе сюда ходили?» — «А то», — отвечает. Я посмеялась тогда, говорю: «Чудной ты, Антеро, какой. Может, это тебе пригрезилось?» Он поглядел тогда как-то особенно, потом ладонью по глазам провел и отвечает: «Может, и так». — «Тогда расскажи, — говорю, — какая я была». — «Ладно, — говорит, — расскажу, — вздохнул так. — Я, — говорит, — с болота возвращался, запозднился. Темени еще не было, а звезды уже показались. Что ж, думаю, и ночью дойду, леса знакомые. На озеро вышел, смотрю — на другом берегу ты. Вот, думаю, диво: как это ты в таком месте очутилась да в такой час. Да и к чему? Махнул я тебе рукой, крикнул. Ты увидела, ответила что-то, я озеро обошел, подошел». — «Во что ж я одета была», — спрашиваю. «Да, — говорит, — в рубаху такую вот, черевики, понева белая с красным по синему, венчик твой серебряный. А еще обруч был, из бисера плетеный на левой руке. Ныне, — говорит, — не вижу. Где ж он?» А у меня и не было такого никогда. Я его давай про узор спрашивать, а он взял веточку да тут же на песке и начертил. Я после такой сплела.