Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский

её струны обладают силой похищать сердца». Что мы видим? Молодой красавец играет на лютне, на ней царапина – символ неразделённой любви, рядом лежат ноты, на них записан мадригал знаменитого композитора XVI века Якоба Аркадельта. Юноша напевает: «Я люблю вас и молчу. Хотел бы без слов вам быть понятным». Надпись «BASSUS» указывает, что песня исполняется в басовом ключе. Лютня, скорее всего, инструмент первой половины XVI века, а крестообразный орнамент на грифе – инициал имени Христа в греческой транскрипции, который часто встречался на инструментах кремонских мастеров.

Микеланджело Меризи по прозвищу Караваджо (его отец служил архитектором миланского герцога де Караваджо) был художником известным и скандальным: «Гениальное чудовище, не знающее правил…»

«Без Караваджо не было бы Вермеера, Жоржа де Латура, Рембрандта. Делакруа, Курбье и Мане писали бы по-другому» – слова восхищения произнесут потом, в XIX веке. А в его время критики возмущались: «Чем прикажете восхищаться? Картины его наполняют люди толстые и вульгарные, с порочными, опухшими от пьянства лицами». Современники вспоминали: «Его недостаток состоял в том, что он не уделял постоянного внимания работе в мастерской. Поработал пару недель – и предавался месячному безделью, разгуливая со шпагой на боку и ножом за спиной, переходя из одного игорного заведения в другое. Так что жить с ним было далеко не безопасно». «Мне довелось повстречать одного художника, его звали Караваджо, – писал другой современник. – Он человек неотёсанный, с грубыми манерами, вечно облачённый в какое-то непонятное рубище, но, рисуя уличных мальчишек, жалких бродяг, он выглядел счастливым человеком».

Пройдут века, и о нём скажут: «Это простое и действительно новейшее искусство». «Для меня главное, – говорил художник, – не делать на холсте ни одного мазка, не подсказанного жизнью и природой». Он презирал рисунки и эскизы – никакой подготовки не нужно: «Всё, что кипит в душе, что восхищает и тревожит – всю ярость мгновения надо сразу отдавать холсту». Живопись Alba prima – без предварительного рисунка.

«Лютнист» – одна из самых ранних, светлых и загадочных работ мастера. Кто же изображён на картине? Может быть, Марио Минити, поразивший Караваджо горделивой осанкой и красотой. Когда они встретились, Марио исполнилось 16 лет, он был одержим страстным желанием стать художником. Караваджо взял его в помощники и, говорят, был с ним неразлучен. Пройдёт много лет, и Марио, благополучно и счастливо женатый, успешный художник, спасёт учителю жизнь – приютит в своём доме на Сицилии, убережёт от преследователей (дело в том, что Караваджо обвинят в убийстве и объявят в розыск).

А может быть, юноша на портрете – знаменитый испанский кастрат Педро Монтойя. Он выступал с хором Сикстинской капеллы и очаровал Караваджо своим искусством. Художник любил рисовать его томное лицо и разговаривать о музыке и поэзии: «Музыка – младшая сестра живописи и так же способна передавать живые чувства»; «Музыка помогает родиться стихам, а стихи рождают музыку».

Картина «Лютнист» была написана по заказу покровителя Караваджо монсеньора Пандольфо Пуччи, младшего брата кардинала дель Монте. Кардинал Франческо дель Монте – опытный царедворец, хитрец, большая умница. Ему за сорок – он красив, богат, удачлив, у него изысканный вкус, он полиглот и меломан (играл на гитаре, клавесине, лютне), собирал редкие музыкальные инструменты и книги. Картины Тициана, Леонардо, Брейгеля украшали стены его роскошного дворца. В этом дворце кардинал предложил Караваджо жить и работать. Единственное условие кардинала – во дворце никогда не должно быть никаких женщин. Говорят, кардинал не отличался скромностью, часто устраивал пиры, на которых танцевали юноши в женских платьях, гости озорничали, но всегда велись умные возвышенные разговоры. В гости часто приходил Винченцо Галилей – великолепный скрипач, он спорил с Караваджо: «Живопись имеет дело с бездушными красками, а музыка порождает живые звуки и через них передаёт чувства». Караваджо возражал: «Музыка – младшая сестра живописи, она не умирает, как мелодии, написанные вами».

Художника поддерживал сын Винченцо, Галилео Галилей, когда-то мечтавший стать музыкантом и художником. Но победило желание постигать тайны мироздания – он стал учёным. Караваджо беседовал с ним о таинственных возможностях и свойствах света. Книга Галилео Галилея «Естественная магия» увлекла художника. Он, следуя советам друга, начал бороться с темнотой: много часов работал в тёмной комнате, и постепенно его глаза, как у кошки, научились различать в темноте мельчайшие предметы. Он увидел, как фантастически они проступают из царства теней, из мрака: «Один-единственный луч света может творить чудеса. Луч света, который преодолевает сопротивление сумрака, – что может быть заманчивее?»

«Лютнист», как ранняя работа Караваджо, очень отличается от других его работ, в которых много крови, страха, страсти. В ней, наоборот, много нежности, света, тишины. Свет мягко освещает молодое прекрасное лицо музыканта, и кажется – музыка звучит.

Винченцо Джустиниани – богатый банкир, утончённый ценитель изящных искусств. Ему показалось, что художник изобразил волшебной красоты девушку, и он уговорил кардинала продать картину.

Есть ещё один вариант «Лютниста», написан гораздо позже и хранится в Метрополитен-музее. На картине изображён знаменитый певец, кастрат, он играет на лютне, а рядом лежит скрипка, будто ждёт кого-то. Когда я бываю в Метрополитен-музее, всегда подхожу к этой картине и каждый раз радуюсь: наша, эрмитажная, гораздо лучше.

Уникальность искусства, на мой взгляд, понятие относительное: многие великие художники не раз повторяли свои удачные картины. Например, «Мария Магдалина», «Даная» повторялись Тицианом. Мне нравится смотреть в других музеях на «братьев наших»: приятно сравнивать и восхищаться своими.

«Лютнист» прекрасен и загадочен: если отгадаешь – многое поймёшь. Лютня – эмблема любовников. Ваза с цветами рядом с лютнистом многое поясняет: шесть цветов – шесть знаков. Дымный ирис – привет из рая, он оберегает от смерти и забвения; жасмин – любовь, которой не страшны никакие запреты; розмарин – морская роса – укрепляет любовь, хранит преданность; дамасская роза – символ молчания и застенчивой любви; ромашка помогает всем, кто просит о помощи. Рядом с цветами – плоды: груши – символ долговечности и крепкой дружбы; огурец – напоминание о движении, об энергии; фиги – знак просветления, но и знак запрета; капуста – средство против невоздержанности и намёк на то, что кто-то из ваших друзей лукавит и кое-что от вас скрывает. Цветы и фрукты… Восхитительно, но они потихоньку увядают, а значит – всё в мире хрупко, бренно, и красота не вечна. Кто понимает – тот знает: увидеть во сне играющего на лютне – добрый знак, ждите вестей от старых друзей.

В Эрмитаже провели эксперимент «Ароматы картины Караваджо». Итальянский парфюмер предложила выставку ароматов – перед картиной поставили несколько флаконов с запахами цветов и фруктов, изображённых на полотне. В одном флаконе все запахи смешали, в результате выпустили духи от Караваджо: терпкие, густые, странные.

Однажды в Эрмитаж пришёл Пол Маккартни. Он долго бродил по залам, особенно его интересовали музыкальные инструменты, изображённые на картинах. «К сожалению, – говорил он, – инструменты молчат, я не слышу их, но вот лютня Караваджо… звучит».

Не пой мне, лютня, я прошу, не надо,

Не пой о том, к чему летят мечты.

Понтюс де Тиар

«Лютниста» купил Александр I. Посоветовал императору приобрести её для Эрмитажа Виван Денон – создатель Лувра. По одной из версий, он приезжал в Россию – хотел поработать. К сожалению, не получилось, не сошлись характерами с Екатериной Великой. Он был расстроен, но «получил хороший урок»: увидел, как Екатерина собирает коллекцию, какие шедевры она покупает и как великолепно они смотрятся вместе. Приятно думать, что идея создать Лувр, возможно, зародилась у него именно в России: Эрмитаж возбудил мечты, фантазии, идеи.

В 1956 году в Эрмитаже открылась выставка Пикассо. Конечно, мы с приятелями отправились посмотреть: нам, как участникам эрмитажного кружка, было очень интересно увидеть своими глазами работы художника, о котором так много говорилось. Мы прошлись по залам и высказались: «Барахло, сами можем такую ерунду написать». Рядом стояла сотрудница музея (человек нами очень