Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский

виртуозами». Она называла себя «художником исторического жанра», была очаровательна, остроумна, дружила и переписывалась с Гёте. Он писал: «Её глаза так умны, её знание механизма искусства так велико, её чувство прекрасного столь глубоко, а она остаётся так непостижимо скромна…» В неё был влюблён Жан Поль Марат (будущий «Друг народа»), её почитателем был Этьен Морис Фальконе – он говорил: «Я счастливец – я обладатель её произведений». Гаврила Романович Державин написал оду в её честь: «Живописица преславна, Кауфман, подруга муз». Князь Николай Борисович Юсупов обожал её – писал письма, осыпал подарками и покупал её работы, «её изумительные вариации на античные темы и великолепнейшие портреты».

В Эрмитаже много её чудесных работ. Николай Николаевич Никулин возвращал забытые имена, дарил им славу. Сейчас интерес к этим художникам с каждым годом растёт всё более и более – «дорог нам миг узнавания».

Никулин написал умные, забавные воспоминания о сотрудниках Эрмитажа, много смешных, трогательных, очень человечных историй, случаев из жизни музейщиков. Мне нравятся эпизоды из жизни Орбели:

«Орбели ходил по Эрмитажу, ругал сотрудников – плохо убираете, плохо следите за порядком, кругом пыль.

– Вот, смотрите! – гневно сказал он и протянул руку между сиденьем и спинкой старинного кресла.

Вдруг его глаза расширились от удивления – он вытащил пожелтевший лист бумаги: оказалось – любовное письмо, написанное больше ста лет назад».

Или: «Как хорошо нам сейчас живётся в Эрмитаже – приходим, когда хотим, уходим, когда хотим, и быстро забыли то страшное время, когда на малом подъезде висела большая доска с гвоздями: каждый сотрудник, приходя на работу, должен был повесить на свой гвоздик личный номерок до 9 утра, иначе – выговор, лишение премии. Можно было видеть на набережной Невы пышных дам, которые, вытаращив глаза, спешили к малому подъезду – успеть, успеть, успеть… У доски стояла крупная баба из отдела кадров и зорко следила, чтобы кто-нибудь не повесил номер за своего коллегу. Мне всегда казалось, что под кофтой у этой тётки спрятан наган, и она в любой момент вытащит его и пальнёт в опоздавших».

Эрмитаж… какой он есть, каким он был?

У Николая Николаевича Никулина есть и другие воспоминания о войне – страшные, жуткие. В 17 лет он добровольцем ушёл на фронт, прошёл всю войну: «Всякая война – это и грязь, и кровь, не бывает героических войн». Он писал, не думая о публикации, – «это была своего рода психотерапия, освобождение – держать в себе эти воспоминания было невозможно». Он написал, прочитал друзьям, мне не показывал – боялся, что может мне навредить. Я всё-таки прочитал книгу, позвонил Николаю Николаевичу и предложил издать. Меня отговаривали – я, конечно, прислушиваюсь, но решение всегда принимаю сам, и никогда не жалею о том, что сделал. Я сказал – такую книгу не каждый имеет право написать. Никулин заслужил это право своей жизнью, своей работой, своим служением Эрмитажу, искусству, своей честностью и бесстрашием.

У книги два эпиграфа: первый – слова Карла XII – «Война – достойное занятие для настоящих мужчин» и второй – «Господи, Боже наш! Боже милосердный! Вытащи меня из этой помойки». Что меня потрясло в этой книге? Думаю, то – что она не о победе, не о наградах, она – о людях, которые отдавали жизнь. Непростой разговор – на войне погибают все, это тот мучительный, страшный опыт, который будет с тобой всю оставшуюся жизнь, будет тебя преследовать и терзать. Некоторые страницы книги беспощадны…

«Представить отчаяние невозможно, и поймёт лишь тот, кто испытывал необходимость просто встать идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем – либо оторвёт челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесёт череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить, тебе, у которого было столько надежд, тебе, который ещё и не жил, ещё ничего не видел, тебе, у которого всё впереди, когда тебе всего 17. Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло – смерть прошла мимо, но завтра опять надо атаковать», – написал человек, у которого две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды, человек, который не кланялся пулям.

Другая тема о войне: в книге о германском искусстве Николай Николаевич упоминал, что среди живописцев, которые писали войну, – имена германских художников XVII века. Они писали Тридцатилетнюю войну, другие военные сражения, и о них забыли. В нескольких фразах Никулин показывает, что они не менее важны, чем пейзажи. Вейсман, Вейр… их картины есть в Эрмитаже. Человек знал войну на картинах, ценил её в картинах, знал войну в жизни и не боялся ничего, хотя отлично понимал, что может последовать за этой смелостью.

Нужны ли такие воспоминания? Не слишком ли жестоко, беспощадно, мрачно? Истина о войне складывается из разных правд, она у каждого своя: у кого – радостная, у кого – трагическая, у кого – полная Божественного смысла. Николай Никулин – хранитель прекрасного, высокого, он особенно точно и гневно воспринимал ужасы и глупости войны. Как учёный, он точно анализировал и мужественно описывал мельчайшие детали войны, и родилось самое главное ощущение, а из него – знание: войны, какими их сделал XX век, нужно помнить ясно, без поблажек, чтобы навсегда уничтожить, исключить их из человеческой жизни. Иначе нам всем – КОНЕЦ.

Вечер четвертый. Прогулки по Эрмитажу

МЫСЛИ ВСЛУХ

Современного искусства не существует, искусство – это процесс. То, что мы видим сейчас, – это и есть современное искусство. Прошедшего времени в искусстве нет – оно всегда современно.

Лёгкое искусство? Иногда серьёзное становится со временем лёгким, а иногда наоборот – то, что считалось лёгким, воспринимается как серьёзное, становится предметом изучения и восхищения.

Эрмитаж – музей, конечно, целомудренный, но иногда позволяет себе показывать вещи, напоминающие о чувственном постижении мира. Если вещь попала в музей – значит это искусство. И музею, только музею решать – прилично оно или нет, оскорбляет оно или нет, скандально оно или нет. Музей сам решает, что нужно, что можно показывать, а что лучше пока не надо.

То, что табу вне музея, в музее совсем нет табу. Для музеев табу не существует.

Кто-то заметил, что в Эрмитаже на картинах мало отрубленных голов. Действительно, мало. Думаю – это хороший знак.

Несложного человека машина заменит легко. Сложного – никогда. Дело в том, что у сложного столько сложностей, и все они нерациональны, часто необъяснимы, их нельзя вычислить арифметически – искусственный интеллект с ума сойдёт, разгадывая, вникая, сопоставляя. Человек сложен, он создан сложным для сложностей, а иначе – зачем он нужен?!

Зависть… самое плохое, что может быть. Из зависти рождается подлость, ограниченность, злость. Зависть – это слабость. Иногда я думаю: пусть завидуют, важно самому не злиться.

Я не злопамятен, но у меня хорошая память.

Случайностей в жизни было много, но все они приходили сами. Они меня находят, вероятно, я им подхожу.

Нужно всегда быть готовым как к хорошему, так и к плохому, и всё принимать спокойно и достойно.

* * *

Из разговора с сотрудником Эрмитажа: «Михаил Борисович терпеть не может, когда его спрашивают, почему он носит шарф и какие его любимые картины. Почему? Наверное, ему не нравится, когда вторгаются в его личное пространство».

«Счастье любит тишину», – говорят мудрецы. Если вам что-то дорого, то не нужно слишком много об этом разговаривать – легко спугнуть. К чувствам стоит относиться с большой осторожностью.

Я вырос в Эрмитаже, и здесь всё для меня знакомо, близко, важно. Эрмитаж помнит меня мальчишкой, молодым человеком, взрослым и знает меня сегодняшнего, а я чувствую этот музей как живое существо, ощущаю его дыхание. Кажется – знал,