Имперский раб - Валерий Сосновцев

Они пришли в небольшую протестантскую церковь. Ефрема встретил суровый, немолодой, богатырского телосложения священник в простой рясе.

«Эге, – подумал Ефрем, – это скорее воин, чем пастырь!.. Экие плечики!»

Молча выслушав путешественника, священник только и сказал хмурясь:

– Приходи через неделю. Сейчас я должен отъехать в дальний приход, а по приезде займусь тобою.

Когда просители вышли, армянин проворчал:

– Хитрый, бестия, этот поп. Его отъезд – это предлог, бьюсь об заклад! Хочет поболее узнать о тебе. У него всюду свои шпионы.

Ефрем ждал. Незаметно пролетела неделя. Ефрем приводил в порядок свои записи. Для пущей сохранности он теперь носил свои тетради на теле, вместе с деньгами.

Наконец в назначенный срок Ефрем пришел в протестантский храм.

Священник, отец Тимоти, так он представился путнику из России, встретил его уже не так сурово. Отвел его в свой с виду скромный дом неподалеку. Внутри дом был полон роскоши. Всюду ковры, по стенам развешано дорогое оружие в каменьях. Много золотой посуды. Слуг не было видно.

«Значит, либо не так их много, либо прячет нарочно», – подумал Ефрем.

Пастор посадил гостя за стол, богато уставленный яствами и вином, и стал расспрашивать о странствиях. Ефрем насторожился. Отвечал коротко и бесцветно, стараясь создать впечатление человека, занятого мыслями исключительно о барыше. Наконец такое поведение гостя разозлило отца Тимоти.

– Путник, – сказал он по-персидски, не скрывая досады, – ты врешь мне безбожно! Для твоих мизерных торговых дел незачем вести такие обширные записи, в коих ты сам разбирался целую неделю. Скажи мне откровенно – кто ты?

– Я уже отвечал на этот вопрос…

– Не ври! – грозно оборвал его отец Тимоти и хлопнул в ладоши.

На пороге выросли два дюжих сигха с обнаженными палашами в руках и застыли, ожидая приказа.

– Они на мелкие куски изрубят тебя, чужестранец, стоит мне только мигнуть! В твоих же интересах говорить правду.

– Что ты хочешь от меня, святой отец? Скажи прямо и отпусти христианскую душу с миром. Таково твое гостеприимство? Не забыл ли ты священнический сан свой, ежели грозишь страждущему лишением Богом данной жизни?

– Я как раз и выполняю миссию, возложенную на меня Богом – пытаюсь язычников и всякого рода схизматиков обратить в веру истинную! И не тебе меня учить, дикий татарин!

Ефрему от злости на такое вероломство стало все равно, что с ним станется. Он неожиданно вскочил, отпихнул стул под ноги бросившимся к нему сигхам, одним прыжком очутился у стены с оружием и сорвал с нее кривую саблю. Отец Тимоти, сидевший за столом напротив и не предполагавший такой отчаянной, но, по его мнению, бессмысленной выходки, не успел даже шевельнуться.

Когда оба сигха одновременно взмахнули саблями, Ефрем нырнул под удар и очутился сзади нападавших. Мгновенно полоснул по голому животу одного напавшего, нанес удар сверху по шее другому. Развернулся на месте и, очутившись сбоку от священника, приставил клинок к его горлу.

Тимоти сидел будто окаменевший. Ефрем не выпускал из вида сигхов. Один корчился от боли, зажав разрезанный живот, а другой хрипел, зажав шейную артерию ладонью. Сквозь его пальцы фонтанами била кровь. Он стоял на коленях и через мгновение замертво рухнул на пол. Вслед за ним испустил дух и другой сигх, не выдержав жуткой боли.

Отец Тимоти сидел бледный, с открытым ртом, из которого на клинок стекала обильная слюна.

– Видал?..Только шевельнись, гадина, я зарежу тебя как барана и сан твой не поможет! – грозно сказал Ефрем и чуть ослабил нажим сабли.

На шее пастыря обозначился легкий порез. Морщась, он повел головой.

– Кто еще есть в доме?

– Никого.

– Если соврал – немедленно умрешь!

Ефрем свободной рукой развязал пояс на священнике и привязал его руки к высокой спинке стула, на котором тот сидел. Подошел к двери приоткрыл, выглянул – никого. Прикрыл ее плотно, вернулся к столу.

– Чего ты хотел от меня? Говори и не вздумай юлить, я грозить попусту не стану. Усомнюсь – и тебе сразу конец! У меня иного выхода нет!

– Я заподозрил, что ты лазутчик, но не знаю, чей.

– Почему заподозрил?

– Через места, о которых ты упоминал – Тибет, Гималаи, через афганцев тамошние племена не пропускают ни одного европейца. Ты не мог туда попасть просто так…

– Попал как видишь. Я же говорил тебе, что я ногаец.

– Пусть так, все равно туда нет дороги чужим.

– Зачем тебе понадобилось выпытывать это у меня? – спросил Ефрем.

– Хотел получить записи твои. Мне донесли, что их много у тебя.

– То записи торговые… А зачем тебе надобны сведения о тех краях?

– Я служу Британской короне…

– И именем Бога безобразничаешь! Смотри, поп, грех на тебе двойной… Так зачем тебе знания о тех краях и кому в Британии ты посылаешь их?

Священник молчал. Ефрем надавил ему на горло клинком.

– Остановись! – испуганно вскричал отец Тимоти. – Я посланец сэра Уильяма Питта… В твоих интересах не убивать меня… Мы… договоримся.

Ефрем не знал, кто такой этот Питт, но раздумывать было некогда. Было ясно – кто-то значительный. Лучше узнать сейчас. Потому он спросил:

– Докажи. Назови, кто он?

– Самый могущественный служитель Британской короны – первый министр в королевстве.

– Этого мало. Зачем ты ему здесь? – напирал Ефрем.

– Он готовит мощный натиск на Среднюю Азию… С подчинением всей Индии неизбежно встанет этот вопрос… Я здесь, чтобы выведывать удобные пути в глубь здешних стран. – Пастырь замолчал и со страхом ждал.

– Значит, вот какова твоя миссия… – задумчиво произнес Ефрем.

Глаза Тимоти лихорадочно бегали. Ефрем помолчал, потом спросил:

– Армянский купец, что привел меня к тебе, – твой человек?

Священник кивнул.

– Он один из армян или кто еще есть?

– Он один. Полагаю, что если другие узнают, то ему несдобровать.

– Почему?

– Эти купцы очень скрытны в мыслях, при всей внешней болтливости. Держатся всегда только своих и вере своей привержены. Невыгодно им лишних врагов наживать.

– Не купцы, а прямо праведники! – усмехнулся Ефрем.

– Далеко им до праведников. Они всегда пребывают под чьим-то владычеством и рассудили, что никому не угождать – самое выгодное для армян. Поэтому отступником считают того, кто нарушает это правило.

– Что же этот-то армянин не убоялся кары или, может, полюбил он тебя за доблести твои?

– Этот сильно властителей своих нынешних невзлюбил. Вот и тянется ко всем, кто им противостоит.