БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

Тогда я поинтересовалась — существует ли имя в американской литературе, вызывающее такой же пристальный интерес? Назвать она никого не смогла. «А кем же ваше общество занято, — спросила я, — какими личностями?» Ответ оказался полушутливым — что-то типа «актеров-спортсменов». А ведь вопрос этот весьма серьезный и не праздный. Наше общество всегда было литературноцентричным, а в 70-е годы оно дошло просто до апогея в этой области, с шумом публикуя малейшее стихотворение, письмо, рассказ из наследия давнего и недавнего.

Мы чувствовали, что делаем какое-то огромное дело. И оно действительно делалось — удерживалась культура, ей не давали окончательно распасться. Но как, однако, глубока ненормальность жизни общества, где литература стоит в центре, замещая собой экономику, политику, социологию! Для нас же это было своеобразной компенсацией. И хотя мы знаем, что компенсация может давать прекрасные плоды, для общества в целом это аномалия.

Сейчас писатель потихоньку переходит на место, ему отведенное, а люди, им писателем занимающиеся (к которым принадлежу и я), — они тоже попадают в нормальный поток движения науки. Недавно в предисловии к одному сборнику, который я редактирую, я употребила цитату из Пушкина: «Занятия наукой перестают, наконец, быть подвигом честного человека». Я этому рада… Отвечая же на ваш вопрос, могу сказать, что сейчас писатели должны сыграть свою роль в обществе в другой функции, нежели просто писательской.

В чем будет проявляться утрата литературой своего центрального места? В том, что писатель, литературовед, критик должен будет кроме своих профессиональных занятий участвовать в жизни общества в самых разнообразных сферах. Он должен выбрать себе какой-то политический угол… или же, не выбрать его и заявить — да, я предпочитаю жить исключительно своей личной жизнью! Такое, я считаю, тоже возможно.

В скобках замечу, что сейчас большинству людей, к сожалению, так или иначе приходится заниматься политикой. Мне кажется, это происходит оттого, что именно сейчас мы занимаемся формированием такого общества, в котором каждый сможет выбрать — жить ему частной жизнью или политической. Как у нас было раньше: с одной стороны никого к политике близко не подпускали, с другой — в политику якобы были вовлечены все. Всеобщая политизация без какого-либо реального участия — это большая мерзость.

Почувствовав некоторую неловкость оттого, что в беседе с видным специалистом в области литературы я постоянно сбиваюсь на вопросы социально-общественного характера, я попробовал несколько изменить русло нашего разговора:

— Недавно кто-то достаточно метко, на мой взгляд, пошутил: «Россия по-прежнему самая читающая… Пикуля страна.» Нам отсюда трудно судить, насколько соответствуют эти слова действительности. Но… Я просматриваю достаточно большое количество и давно выпускаемых, и новых советских периодических изданий. И всё чаще смущает во многих из них такое обстоятельство. Вот, например, «Московские новости» — в последнее время читатель числит как актуальную, смелую и в общем-то респектабельную газету.

И вдруг мы обнаруживаем в этом еженедельнике странные перемены — его корреспонденты как бы переходят на полублатной жаргон. Как вам нравится заголовок в разделе хроники — «Вести из-за бугра»?.. В «Панораме», авторов которой к консерваторам никак не причислить, мы себе подобного не позволяем. Отчего это происходит? Может, это шаг навстречу выявившимся в условиях относительной свободы вкусам читательской аудитории?

Вот недавно на одном из кинопросмотров находившийся здесь Евтушенко, в свойственной ему экзальтированной манере и с глазами, полными слез, назвал культурную ситуацию в Союзе процессом «всеобщей коммерциализации». Может, и правда — в этом дело, и происходит некий процесс снижения уровня культуры до нижних слоев ее потребителя?

— Позвольте, — быстро отреагировала Мариетта, — в стране, разложенной предшествующими режимами, просто не могло быть иначе! Демократия открывает шлюзы, и в эти шлюзы идет именно то, что находилось под запретом — а не что-либо иное. Золото с неба не сыпется. Откровенно говоря, я не понимаю ни испуга, ни изумления своих соотечественников снижением уровня культуры, ее усреднением. Это же закономерно! Раньше картина в этой области была вполне стабильная.

Существовал узкий круг людей, которым, прежде всего, в силу их положения были доступны напечатанные за рубежом произведения наших философов, писателей и т. д. И еще другой, тоже узкий круг — профессионалы: филологи, историки, немногие хорошие философы — они также имели доступ в считанные хорошие библиотеки. А огромная масса народа в то время пробавлялась литературой, накопленной в публичных, массовых библиотеках. В основном, это были книги, изданные после 1964 года — остальные считались устаревшими.

Теперь на людей свалился ворох разных имен, произведений. И одновременно с этим появилась возможность приложить свои силы к коммерции. Согласитесь, что раньше человек с коммерческой, предпринимательской жилкой имел только два пути: торговля или настоящая преступность — с обрезом в руке. Я убеждена, что многие не стали бы преступниками, будь у них возможность заниматься законной предпринимательской деятельностью. И, конечно, сейчас в коммерцию устремились люди, несущие на себе печать предшествующих десятилетий.

Вернемся к имени Пикуля. Не только сейчас, когда он умер, но и раньше я считала, что нападки на него не совсем корректны. В сущности, он занял пустующее место. В массах сохранялся большой интерес к истории, который десятилетиями не удовлетворялся. На самом же деле, удовлетворить его было просто — переиздать нашу, не Бог весть какую, но вполне приличную массовую романистику, историческую романистику конца прошлого века. Пикуль создал собственную библиотеку из этих книг и перелагал их в свои романы. А люди с удовольствием их читали. Я никогда не могла понять яростных претензий к нему. Да, писал он пошловато, на потребу читательскому интересу — но интерес-то ведь этот был!

Конечно, в современной коммерческой продукции бездна поверхностности и малоаппетитных вещей. Но в ужасе наших интеллектуалов перед этой свободной деятельностью меня огорчает привычное зрелище их инфантильного поведения. Например: стоило в последнее десятилетие появиться в газете очерку о том, как муж убил свою жену-учительницу, через пару номеров газета публиковала подборку писем-откликов читателей. Лейтмотив — недоумение и ужас перед тем, что среди нас появились люди, которые убивают своих жен, да еще и учительниц. Это подвергалось обсуждению и муссировалось печатными органами, выдавалось ими за общественное сознание.