Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

что вспомнил я ее гораздо раньше, уже сегодня. Ну ладно, — подумал он, — действительно пора идти. Бог с ним, с этим метро, наверное, я что-то перепутал. А то еще мистиком станешь, не иначе». Борис тронул Устинцева за локоть: пошли, мол, но тот неожиданно заинтересовался каким-то происшествием. Неподалеку от них находился пограничный пункт. Площадка, немногим отличная от платных автомобильных стоянок, — такое же невысокое ограждение из железных труб, только при въезде и выезде вместо цепочки — полосатый шлагбаум; рядом небольшой одноэтажный домик. «Это и есть граница?» — с легким разочарованием подумал Борис. Подъезжала очередная машина, водитель предъявлял документы, пограничник заглядывал внутрь, иногда открывал багажник, потом козырял — и спустя несколько минут машина колесила уже по Западному Берлину. Но сейчас, видно, что-то случилось. Пограничник пригласил водителя и его спутницу выйти из автомобиля, те размахивали руками, горячо с ним спорили, но он был непреклонен. Все трое направились в служебное помещение. И пока Борис ожидал развязку этой истории, он вдруг вспомнил о том, что занимало его воображение. Фильм о последних днях войны, о боях в Берлине. Ну конечно! И как только он мог забыть об этом. По приказу фюрера открыли шлюзы, в метро хлынула вода. Все, кто находился на станции, еще не вполне осознавали, что означает этот поток, сначала затопивший только рельсы, но вот он уже подступил к платформе, захлестнул ее, и мгновенное оцепенение сменилось паникой, отчаянными криками, мольбой о спасении.

Вот это самое метро… Борис еще раз подумал о том, сколько звериной, фанатической жестокости было в этом замысле фюрера — приравнять собственную смерть к гибели целой нации, лишить ее права и перспективы исторического выбора. Наверное, бесчеловечность и есть основное проявление фашизма. Кстати, среди туго запеленатых младенцев, которых матери поднимали над головой, спасали от воды, затопляющей платформу берлинского метро, мог находиться и Хайнс Шульце, который вот сейчас стоит рядом с ними, молодыми советскими инженерами, и нетерпеливо посматривает на часы. Что же, — оборвал свои бессвязные размышления Гусев, — действительно пора идти. Все-таки их ждет знаменитое немецкое пиво.

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ДИРЕКТОРА

Роман

1

Осенью, когда идут дожди, вода в Алгуни становится мутновато-желтой; в такие дни не хочется смотреть на реку. А дожди льют с конца сентября до первого снега. Даже пристань, мое любимое место в Таежном, выглядит тоскливо: лодки, перевернутые вверх днищем, напоминают, что лето прошло, кончились походы за грибами и кедровыми орехами и рыбу больше не поудишь — идет нерест кеты…

Тыльной стороной ладони я протираю запотевшее боковое стекло, хотя что можно разглядеть на ходу, при скорости девяносто километров в час? Скоро, за поворотом, начнется крутой подъем, а там — смотровая площадка, откуда хорошо видны река, широкая полоса тайги на правом берегу, на левом — плоские крыши жилых домов, серая, с красной поперечной полосой горловина теплоцентрали и бетонные строения целлюлозно-бумажного комбината. Отсюда, с крутого холма, и начинается Таежный, город, выросший в тайге и сохранивший ее зеленые островки в парках и на проспектах. Тремя лучами улицы расходятся с холма, фасады домов, выложенные облицовочным кирпичом, сверху похожи на веселую мозаику. Впрочем, и декоративный орнамент стен и витражи детсадовских зданий выглядят хорошо лишь в солнечные дни, но не сегодня — в серую, унылую непогодь.

— Ну и льет! — говорю я своему соседу. — Прямо всемирный потоп!

Гурам ничего не отвечает, только смущенно ерзает на сиденье. Даже здесь, в машине, Гурам Чантурия пребывает в обычной своей позе бедного родственника. У него блестящие черные глаза, густые вьющиеся волосы — все характерные признаки уроженца города Тбилиси. Но до чего обманчива внешность: Гурам не унаследовал от традиционной грузинской натуры ни темперамента, ни самообладания, ни веселого нрава. Говорит Чантурия тусклым, монотонным голосом, быстро тушуется в острых ситуациях, сесть старается так, чтобы даже случайно не оказаться на виду. Хотя чего бы ему скромничать?

«Волга» одолела подъем, миновала строящийся Дом культуры, водитель прибавил газу. Дело, по которому я тороплюсь на СБО — станцию биологической очистки, — грозит сорвать весь мой отдых. Неприятное, честно говоря, дело. Председатель рыболовецкой артели Лапландер позвонил утром в горком партии и сообщил, что в двадцати километрах от города обнаружен косяк дохлой рыбы. Пока не прибыла комиссия, Лапландер не берется ничего утверждать, но боится, что причина — в сбросах.

Вот какой подарочек ожидал меня в понедельник, за неделю до отпуска. Год был трудным, вымотался я до предела и все дела на комбинате подогнал так, чтобы уехать в Кисловодск со спокойной душой. Я вообще не понимаю руководителей, которые гордятся тем, что по нескольку лет не бывают в отпусках. Оправдания, которые приводят в таких случаях, кажутся мне неубедительными, даже жалкими. Если директор не может доверить завод своим ближайшим помощникам, не способен задать ускорение, чтобы месяц без него работали как бы по инерции, значит, не отлажен, как необходимо, механизм управления. У меня самого, правда, тылы не были до конца надежными, но все-таки не настолько, чтобы отказываться от отпуска. Я специально подогнал срок путевки так, чтобы добить месячный план, закончить капитальный ремонт, а все остальные дела подождут моего возвращения.

Кажется, все учел, все предусмотрел, а тут эта история! Пока мы ехали в машине и было уютно и тепло (далее сейчас, осенью, Саша, шофер, прогревал салон, зная, как не люблю я зябнуть), я старался отогнать всякие мысли о том, что рыба погибла по вине комбината. Скажем, глушили ее браконьеры динамитом — вот и пожалуйста! Или рядом опыляли химикатами поля… хотя осенью, кажется, их не опыляют. Ну еще что-нибудь, мало ли…

Гурам не торопится укрепить мои надежды или развеять их; потирая лоб рукой, говорит тихим голосом:

— Независимо от работы комиссии, хорошо бы всерьез заняться станцией. Иначе все время будем кусать собственный локоть. Комбинат расширяется быстрее, чем строим очистные. Даже не строим — латку на латке ставим. В лаборатории такая проба воды, что в пору производство останавливать…

Вместо ответа я тяжело вздыхаю. Да, надо расширять, это каждому ясно, только как? Лишних денег нет, несколько цехов придется ставить на консервацию, а