Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

– Нужно выбираться! – крикнула я.

Фриц вдруг опустился на землю.

– Садитесь! – громко закричал он. – Садитесь. Устроим сидячую демонстрацию. Если мы уйдем от конфликта, и они должны будут остановиться.

Полицейский перемахнул через решетку и ударил его. Фриц закрыл руками голову. Полицейский пнул его по почкам. Фриц согнулся пополам, даже не пытаясь обороняться. На него снова обрушилась дубинка. Все вокруг вскочили. Копы наступали с обеих сторон. Они избивали всех подряд, без разбора. Люди в панике пытались бежать. Я хотела увернуться, но толпа увлекла меня, и я споткнулась о лежащее тело. Прочь отсюда, прочь. Со всех сторон была полиция. Мы оказались в ловушке. Нас били, пытаясь разделить: направо, в сторону Круммештрассе, и налево, к Зезенхаймер. По краям ждали новые бойцы, они швыряли демонстрантов на землю, и те с окровавленными лицами возвращались в толпу. Где-то зазвучал мегафон.

– Говорит полиция. Просим немедленно очистить территорию. Очистить территорию.

– Да как, идиоты? – закричала женщина рядом со мной.

Полный абсурд. Они велели уйти, но при этом держали нас в окружении. Выхода не было.

– Помогите! Помогите!

Крики раздавались откуда-то сзади. Я не видела, что происходит. Когда обернулась, передо мной стоял полицейский. Он с оцепенелым взглядом занес дубинку.

– Выпустите меня отсюда! – крикнула я. – Я же хочу уйти, неужели не видите? Выпустите меня.

Он был едва ли старше меня. Еще два-три года назад мы могли сидеть в одном классе, перед одними и теми же идиотами-учителями и сдавать одни и те же дурацкие экзамены. Но теперь он стоял передо мной, готовый разбить мне голову. Он замер посреди движения, высоко подняв руку над головой. Я прошмыгнула мимо, увидела его лицо, тот же страх в глазах. По лбу текла кровь. Что-то меня все же ударило, я не знала, что именно. Я перепрыгнула через ограждение, двое полицейских схватили меня и потащили по асфальту, потом подошли еще двое, взяли меня за ноги и швырнули обратно в толпу, словно животное в скотовозку. Я пролетела над белыми фуражками, оказалась на другой стороне и снова попыталась проползти под решеткой. Один хотел наступить сапогом мне на руку, но я успела отдернуть ладонь и снова вернулась в толпу. Теперь с обеих сторон стреляли из водометов. Люди корчились, падая друг на друга. Несколько человек попыталось перелезть через строительный забор. Я пробилась к ним, поставила ногу на подставленную руку, забралась на дощатый забор и перевалилась на другую сторону. Я неслась со всех ног. Слева и справа тоже кто-то бежал. Мы вышли со стройплощадки на Круммештрассе. На земле истекали кровью люди, корчились от боли студенты. Из мегафона звучал сердитый голос. Я не могла разобрать слов.

– Полицейского зарезали. Они убили полицейского! – кричала женщина рядом со мной. Теперь громкоговорители и мегафоны надрывались со всех сторон. Всюду голоса. Я не знала, откуда они доносятся и кому принадлежат, только думала: все, конец, теперь они всех нас прикончат. Под слепящим светом я бросилась во двор. В окнах никого. Крысы. Проклятые крысы. Дрожа, я отстегнула велосипед и вскочила в седло. Когда я выехала со двора, за мной побежали студенты, а за ними – мужчины в серой форме. Я дернула руль. Падая, я увидела студента, который говорил со мной в толпе, его красную рубашку было заметно издалека. Он исчез в одном из дворов. Полицейские побежали за ним. Я не успела проехать и тридцати метров, когда за спиной раздался хлопок. Потом еще один. Я ехала дальше. Прочь. Как можно скорее.

На следующий день об этом написали во всех газетах. Неужели два выстрела, услышанные мной во время бегства, предназначались убитому студенту? И парень в красной рубашке, пробежавший мимо меня в один из дворов, был Бенно Онезоргом? Я никак не могла поверить, пока не увидела в газетах его фотографии. Я стояла рядом с ним, видела страх его жены – я прочитала в газетах, что они были женаты и она ждет ребенка.

В следующие дни город горел. Во все стороны полетели камни, разбивая стекла издательского дома Шпрингера. Обе стороны были вооружены.

В кругу близких

Через несколько месяцев, в феврале 1968-го, компания собралась снова. В последнее время они всегда устраивались у телевизора с пивом и бутербродами. В новостях по-прежнему мелькали кадры большой демонстрации против вьетнамской войны на площади Курфюрстендамм. Все молча пялились в маленький экран.

– Ты тоже ходила? – спросила мать.

Я покачала головой.

– А то была бы просто умора.

– Аду сейчас покажут по телевизору? – взволнованно крикнул Спутник.

– Нет, мальчик, а теперь марш в кровать.

Обиженный Спутник попрощался коротким взмахом руки. Пока он поднимался по лестнице, мать наклонилась ко мне:

– Он так тобой восхищается. Его стаааршая сестра, понимаешь.

Я рассеянно кивнула. После моего прославленного возвращения быстро последовали первые меры по интеграции. Пропасть незаметно расширялась день ото дня, от недели к неделе, и мы, сами того не осознавая, оказались по разные стороны, став еще непримиримее, чем прежде, только бежать мне теперь было некуда. Я чувствовала себя еще более чужой, чем раньше, и неважно, смотрела ли я в их лица или в зеркало.

Дядя Ахим прочистил горло.

– Дорогие люди, вы же еще почти дети, что с вами такое?

Все посмотрели на него выжидающе.

– В смысле чего вы вообще хотите? Ведь это не может быть правдой, это все полный бред.

– Нет, Ахим, – к моему удивлению, его перебила тетя Аннелиза. – А теперь, пожалуйста, пусть выскажется Ада.

Я так удивилась, что сначала ничего не могла придумать. Вообще ничего. Больше всего меня интересовало, почему я снова с ними торчу. Неужели действительно больше нечем заняться?

– В смысле? – уточнила я.

– Ну, ты же молодежь.

Так я перестала быть Адой. И стала молодежью, частью целого, и одновременно редким экземпляром, выпущенным для осмотра и изучения, точно животное на отстрел. Животное, с которым потеряли связь, если она существовала вообще. В телевизоре появился ведущий популярного музыкального шоу. Все снова уставились на экран. Даже мои родители, хотя я никогда бы не поверила, что они на такое способны, – или может, они так вели себя просто из вежливости?

– Смотри, Отто, – крикнула мать. – У него же парик, поверить не могу!

– Конечно, поэтому его и называют Паричком, – спокойно отозвался отец.

– Петера Александера? – не на шутку всполошилась тетя Аннелиза.

– Да, – ответил отец.

– Он носит парик? – заволновалась и тетя Гертруда.

– После Адольфа нашим