Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Никита Сергеевич, распечатки мои читаете? — поинтересовался Серов.

— Читаю, читаю! — безразлично отозвался Секретарь ЦК.

— Что думаете?

— А что думать? Я от товарищей по партии, кроме злословия, ничего не жду, такие они гнилушки.

— Я не про людей, Никита Сергеевич, я про технику, — уточнил министр. — Четко работает, что скажете?

— Техника хорошая.

— Скоро мы на большом расстоянии сможем разговоры записывать, даже через толстые стены! — похвастался генерал.

— Это хорошо, что через стены, — одобрил Никита Сергеевич. — У тебя, Ваня, люди-то нормальные на подобных мероприятиях? Ведь черт знает, что меж собой несут, и кто — лучшие умы государства!

— Люди проверенные. Войну вместе отколесили, в каких только передрягах не перебывали. Разного насмотрелись, а уж наслушались! — покачал головой генерал-полковник. — Ситуация под контролем, не волнуйтесь!

— Надежных людей всегда мало, Ванечка! Сам по крупицам собираю, как золото. Только человек из золота часто в говно превращается, это тоже забывать не следует. Чай пить будешь?

— Угостите.

Хрущев распорядился про чай.

— По ядам что делать будем, Никита Сергеевич?

— По каким ядам?

— Лаборатория двадцать вторая яды производит.

— Зачем?

— Для спеццелей. Ручку портфеля особым составом помазал, человек портфель поносил, а через неделю помер; или, к примеру, в чай кристаллик безвкусный опустил, месяц, бедолага мучается, на сердце жалуется, и тоже — на тот свет. И заметьте, никаких следов, вроде умер как умер, — удовлетворенно закивал министр. — Вот вам и чаек!

— Я тебе нормальный чай наливаю!

— Ну, спасибо! — насупился генерал.

Министр госбезопасности бросил в стакан пять кусочков сахара и стал сосредоточенно размешивать.

— Не много сахара кладешь? — покосился на стакан Хрущев.

— Так кусочки ж маленькие!

— Маленькие! — передразнил Никита Сергеевич. — В больших количествах сладкое вредно! Диабет случается, слышал?

— Вроде не болею, — добродушно отозвался генерал-полковник и принялся за пастилу, которую в плоской вазочке подали к чаю. — Такая у нас лаборатория, — продолжал он, — двести семьдесят три человека в штате.

— Многовато.

— Там питомники: собаки, кошки, крысы с обезьянами. Кого только не держат для опытов. Три здания под Иваново занимает, и подсобное хозяйство есть. За хозяйством следить полагается и охрану содержать, а потом ученые-химики, их абы как не разместишь, люди интеллигентные!

— Свиней нет? — спросил Хрущев.

— Свиней? Нет, свиней нет, — оторвавшись от чая, ответил Серов.

— Хорошо.

— На заключенных сейчас опыты прекратили. Я, как в должность вступил, сразу распорядился, чтобы новых не везли. А тех, что были, всех использовали.

— Чего?!

— Немцы пленные оставались, гестаповцы особо опасные, палачи, им расстрел дали, ну их к науке и приобщили, — объяснил Серов. — Своих мы никогда на опыты не пускали, никого, даже самых отпетых.

Хрущев никак не реагировал, казалось, он смотрел сквозь собеседника.

— Я, что хотел, Никита Сергеевич, — продолжал министр. — Расширить бы нам лабораторию. Фашисты, к примеру, не одними ядами занимались, они всевозможные газы делали, нервно-паралитические, слезоточивые, удушающие, самые разные. Газ очень удобен для массового уничтожения, преимущество его в том, что он невидимый и действует безотказно. Нам бы спектр исследовательский расширить, газами и бактериологическим оружием заняться бы.

— Чтобы я про подобное не слышал! — резко оборвал Хрущев. — Лавку с ядами закрывай, не понадобятся нам яды. С прослушками каждый будет до изнанки понятен, — не допуская возражений, приказал руководитель партии. — Врагов, Ваня, мы должны в глаза обличать, открыто судить и, если виновен человек и суд это признает, открыто, я подчеркиваю, открыто, в назидание всем, наказывать! А выверты исподтишка, яды, газы, автокатастрофы — это не наше, не социалистическое! Надо, Ваня, правду с головы на ноги поставить!

18 июля, среда

В этом месяце Илюша добился музыкальных успехов, правда больше ему нравилось петь. Учительница пошла на хитрость: три раза в неделю стала заниматься с ним пением и всего раз — сажать за инструмент. Илюша с преподавательницей сдружился — распевать веселые песенки ему нравилось, поэтому приходилось учить нудные ноты и играть противные гаммы. Так или иначе дело в музыкальном обучении двинулось. Частенько с маленьким братиком пел песни Сергей, вот уж веселье тогда получалось! Радочка же у родителей не задерживалась, непременно торопилась к себе на Грановского, на пение у нее времени не оставалось.

— Куда ты спешишь? — интересовалась мать.

— В театральный кружок, — объясняла дочь.

Потом стала заниматься танцами, дома ее видели редко.

— Не иначе кавалер появился! — обеспокоилась Нина Петровна.

20 июля, пятница

— Как настроение, Трофим Денисович? — Лобанов заглянул к президенту Академии сельскохозяйственных наук. Хотя он и являлся вице-президентом, у Лысенко бывал редко, чаще тот приезжал к нему в министерство.

— Настроение мое самое отличное, вчера целый день, можно сказать, с засученными рукавами отработал: сам полол, сам сажал!

— Жаль, меня не было!

— Жаль! Ну, а ты что? — Лысенко миролюбиво смотрел на коллегу.

— Я лекцию в Тимирязевке читал, потом в ЦК ездил. Думал, должность свою верну, все-таки в государстве смена главнокомандующих!

— И не говори, Пал Палыч, и не говори!

С 1938 по 1946 год Лобанов был наркомом зерновых и животноводческих совхозов СССР, потом, до 1953 года, — первым заместителем союзного министра сельского хозяйства, а после смерти Сталина стал министром сельского хозяйства Российской Федерации. Чтобы назначение это Пал Палыч не воспринимал как понижение, его сделали помощником у Маленкова. Но все-таки самолюбие Лобанова было ущемлено.

— К кому в ЦК ходил? — интересовался Лысенко.

— К Суслову. На Бенедиктова бочки катил. Как нас рокирнули, возмущался: его с России на Союз взяли, а меня с Союза в Россию скинули!

— Надо было к Хрущеву идти.

— Суслов обещал с Никитой Сергеевичем переговорить.

— Маленков Бенедиктова отстоит.

— Он к креслу точно прирос! — с сожалением выговорил Лобанов. — Спихнул меня на ступень ниже!

Лысенко неприлично хихикнул:

— Охота тебе, Пал Палыч, в кабинетах потеть? Ты аграрий, землю душой чуешь, а они первоклассники!

— Первоклассники, а командуют! Я на вторых ролях быть не намерен!

— На каких — на вторых? Ты помощник председателя Совета министров!

— Одно дело у Сталина быть помощником, а другое дело сейчас, не поймешь у кого! — в сердцах произнес Лобанов.

— То верно!

— Обычное перетягивание каната! — определил ситуацию Лобанов.

— Ты бы, Пал Палыч, мне здесь пригодился.

— В министерском кресле, Трофим Денисович, я тебе больше пригожусь!

— По мне, в Академии твое место.

— Я и так в Академии. Ты, Трофим Денисович, столб, я за тебя обеими руками держусь!

— Обычный ученый! — не согласился Лысенко. — Естествоиспытатель, как Мичурин.

— Нет, ты — громада! — затряс руками Пал Палыч.

— Некоторые, с тобой не согласятся. Слышал, как меня за генетиков честят?

— Бестолочи!

— Бестолочи, а свое доказывают. Лазают, бездари, по кабинетам, гундосят! Только рассуждать способны! От рассуждений разве что вырастет? Я на поле лягу, лежу, и звуки слушаю, — глаза Трофима Денисовича посветлели. — Поет, Пал Палыч, землица! И людям петь надо! А меня — чистят!

— Какие у них доказательства? Где система заложена? У тебя же — база подведена, основа! Сами не понимают, что творят!

— Позавчера опять про меня в Отдел науки написали. А бумаги разве к картошке или к свекле отношение имеют? Я им урожаи, опираясь на науку, предрекаю, а они жалобы строчат! Смех!

— И смех, и грех! — определил Лобанов.

— Как бы Бенедиктов их сторону не взял.

— Этот заблудился. Я ему звоню, а он не слушает, перезвоню, говорит! Представляешь? И кто — Ваня Бенедиктов, и кому — мне!

— Не просто нам, дорогой, придется, ой не просто! — покачал головой Лысенко.

— А когда легко было?

26 июля, воскресенье

— Ты, Нина, скажи Сергею, чтобы меньше занимался. Как ни встречу его, все с книгой да с книгой! На нем уже лица нет. Смотри, чтоб не сорвался! — предостерегала подругу Валерия Алексеевна. — Иду с работы, и всякий раз его машина на стоянке стоит. Ты, Нина, за сыном следи!

— Бледный — невозможно! — согласилась мать.

— Декана спрашиваю: «Как дела у Хрущева?» — «Все предметы досрочно сдал», — отвечает. «Так чего в институте допоздна делает?» — «Дополнительно занимается», — разъясняет. Разве так можно? — укоризненно смотрела ректор на подругу.