Убить вампира-завоевателя - Карисса Бродбент

– Забавно ты умеешь выражать благодарность.

Он помолчал, взглянул на меня и уже тише произнес:

– Спасибо, что помогала им.

– И тебе спасибо за спасение моей жизни.

– Я не сразу понял, спас ли тебя.

В его словах проскользнул странный холодок и исчез раньше, чем я успела понять, что же это такое.

Потом он добавил почти шепотом:

– Их столько погибло. Я просто не мог…

Мне сразу вспомнились пронзительные крики Эреккуса. Услышав такое, не забудешь до конца жизни.

– Я искала Эреккуса, но так и не нашла.

– Он ушел.

– Ушел?

– Ему надо побыть одному. Я был не вправе его удерживать.

– Сколько было его дочке?

– Десять.

У меня резануло в груди.

– Так мало.

– И что за жизнь у нее была все эти десять лет? Только и знала, что…

Он не договорил. Повернулся ко мне. Глаза сверкали, а губы искажала усмешка.

– Тебе не надо было сюда приходить, – снова сказал он.

Но я подошла к нему, приложила ладонь к его рубашке с застарелыми пятнами пота. Рука чувствовала, как под кожей шевелится его проклятие.

Я не хотела выражать Атриусу сочувствие. Мне такое и в голову не приходило. В разгар Питорских войн мы с Наро выживали как могли, не зная ничего, кроме потерь. В самом начале, когда убили наших родителей, соседи и другие взрослые еще говорили: «Мы вам сочувствуем». А через несколько лет, когда трупы лежали по улицам в несколько слоев, уже никто не выражал сочувствие. Смерть близкого человека стала очередной неприглядной особенностью будней. Никто не нуждался в банальных словах утешения. Когда умерла наша старшая сестра, соседи молча принесли нам хлеб. Это было куда полезнее слов.

Тогда я чувствовала себя очень одинокой. Повзрослев, я поняла причину отстраненности людей. Они делали так не потому, что не чувствовали наших потерь. Наоборот, они это чувствовали очень остро. Но у них были и свои потери, и их сердца уже не могли вместить столько горя. Я думала, что когда-нибудь и я перестану ощущать потери. Арахессы заверяли меня: так оно и будет.

Ничего подобного.

Возможно, Зрящая мать лгала мне. Возможно, я оказалась плохой арахессой. Но правда есть правда. Прошло пятнадцать лет, а боль потерь и бессильный гнев никуда не исчезли. Наоборот, ощущались еще острее. И сейчас я ощущала утраты Атриуса столь же сильно, как свои.

И больше не могла молчать об этом.

Я… просто… не могла… молчать.

– С чего ты взял, что я боюсь вампиров? С чего ты взял, что я боюсь тебя? Как будто мне каждую ночь не открывались самые темные стороны твоей сущности. Как будто я не сознаю…

– Потому и сознаешь, что своей темноты предостаточно.

Слова прозвучали жестко, как ранящее обвинение. Но что странно: за столь жесткими словами я ощущала искреннее и нежное чувство. Казалось, Атриус звал меня отправиться вместе с ним туда, где тяжело и больно, туда, где гнев и сломленность подобны нашим.

Умом я понимала, что поступаю неправильно.

Но, как и он, я хотела туда отправиться.

Его рука легла мне на грудь, отчего сердце забилось быстрее.

– Поначалу я в тебе сомневался, – тихо сказал он, почти касаясь губами моего лица. – Недоумевал, почему вдруг арахессы позволили тебе уйти. Сейчас понимаю: ты им мешала. Ты такая же, как мы. Проклятая прошлым. И проклятие продолжает тебя разъедать. Так?

– Ты прав.

Мои губы сами собой сложились в горестную ухмылку. Зубы сами собой скрипнули от вырвавшихся слов. Я думала, что мне будет стыдно за такое признание, но я совсем не чувствовала стыда. Признание принесло мне благословенную свободу.

– Я тебя понимаю. Я такая же сломленная. Во мне тоже полно гнева. И их я ненавижу ничуть не меньше. Это состояние не выправить ничем. Ничем. Когда-то я думала, что богиня мне поможет. Но я ошибалась.

Едва я произнесла эти слова, как мне тут же захотелось загнать их обратно. Причиной было охватившее меня чувство вины, а не сомнения в правдивости сказанного.

Проклятие внутри Атриуса запульсировало, словно от удара.

– Думаю, и тебе это знакомо, – пробормотала я. – Все, связанное с богинями и нарушенными обещаниями. Знакомо?

Атриус засмеялся. Его злобный смех чем-то был сродни… рваной ране.

– Хочешь узнать правду? В твоем сердце найдется место для еще одной мрачной истории?

Он дразнил меня, думая отпугнуть своим язвительным тоном. Напрасные попытки.

Мне в память врезались обрывки его видений. Чувствовалось, Атриус сейчас заглядывает в собственное прошлое… Снег. Холод. Он держит в руках голову молодого вампира. И Ниаксия: холодная, жестокая, насквозь пропитанная ненавистью.

– Я с раннего детства живу в мрачных историях. А без малого четыре месяца живу и в твоих тоже. Хочешь пригласить меня – приглашай. – Я надавила ему на грудь. – Атриус, я уже заглядывала в тебя. Мне не страшно.

Другой рукой он молниеносно схватил меня за волосы, наклонив мою голову к своей. Когда он снова заговорил, я не только слышала, но чувствовала на губах его слова. Чем-то они напоминали шуршание крупного песка.

– Итак, прорицательница, ты хочешь услышать мою исповедь? Тогда слушай. Давным-давно я, как и ты, думал, что моя богиня нас спасет. И я отдал ей все. Слышишь? Все.

Его внутренние стены рухнули. Волна боли, гнева, тьмы и страха, хлынувшая из него, угрожала смыть меня. Я углубилась в сущность Атриуса, и теперь меня окружали его эмоции. Казалось, я смотрюсь в зеркало.

Где-то далеко в его нитях я ощутила давнишнее воспоминание о бело-красном городе с высокими шпилями, о зале с цветными стеклами в окнах. А за окнами высились горы, освещенные луной.

– Видишь? – Атриус приник губами к моему уху; дышал он тяжело и прерывисто. – Когда-то это было моей родиной. Давным-давно. Моей проклятой родиной. Домом Крови. В юности мне встретился ровесник-мечтатель. Принц. Мой принц. Какая-то прорицательница напророчила ему, что он спасет Дом Крови от тяготеющего проклятия, и я ему поверил.

Голос Атриуса звенел, как бьющееся стекло. Его боль и гнев выплескивались на мои нити, смешиваясь с болью и гневом, ощущаемыми мной.

– Я стал его сторонником. Я создал ему армию. Я возглавил его воинов, доверявших мне. И с этой армией мы отправились туда, где не должен появляться никто из смертных, будь то человек или вампир.

Мелькающие картины таяли и изменялись. Следующие обрывки его воспоминаний выглядели полной бессмыслицей. Здания, плавающие в ночном небе, непонятные фигуры, растворяющиеся в тумане, лица, не имевшие тел, всматривающиеся в темноту. Все они были очень далеко. Картины мелькали слишком