Брэдбери - Геннадий Прашкевич

В начале октября Рей положил перед Хьюстоном первые 50 страниц сценария.

— Вот, Джон, моя рукопись, — сказал он. — Если вам не понравится то, что я написал, можете распрощаться со мной. Я не буду возражать. Я даже не стану требовать с вас гонорар, просто помогите мне и Мэгги с детьми вернуться домой.

— Хорошо, — кивнул Хьюстон. — Поднимитесь в гостиную, прилягте там на диван и вздремните, пока я читаю.

Вздремните… Легко сказать…

Два часа Рей валялся на проклятом диване…

Наконец внизу раздался голос Хьюстона. Рей вышел на лестницу и увидел режиссера с неизменным бокалом виски в руке.

— Налейте и себе, Рей. Можете спокойно заканчивать сценарий.

Это были волшебные слова. Рей сразу простил Хьюстону все обиды и насмешки.

«От облегчения, от избытка чувств я тогда просто расплакался, — признавался позже Брэдбери своему биографу. — Я в один момент забыл все обиды, ведь это сам Джон Хьюстон принял мой вариант! В тот момент я обожал его, любил. Добрые слова всегда много для меня значили, а тут слова самого Джона Хьюстона! Это очень много для меня значило!»96

Но Рей рано радовался.

Он еще плохо знал Хьюстона.

Почувствовав внутреннюю неуверенность своего сценариста, его мягкость, его желание угадать возможное развитие сюжета, режиссер начал откровенно высмеивать страхи Рея. Например, его страх летать самолетами. Он бесцеремонно вслух говорил, что такие люди, как Брэдбери, делают человечество бескрылым. Хуже того, Джон Хьюстон стал высмеивать Рея даже при совершенно незнакомых людях. Однажды в присутствии двух ирландцев Хьюстон заявил: «Мне кажется, что наш друг Рей Брэдбери никогда не выкладывается полностью. Не знаю почему. Может, просто не умеет жить нашим общим делом».

Конечно, Мэгги все это видела.

Она сама начинала нервничать, сердилась.

А Рей терялся, он не знал, как себя вести. Иногда пытался подыгрывать шуткам Хьюстона, пил виски больше, чем мог выпить. Рождественские праздники Мэгги и Рей встретили в Килкоке. Хьюстон подарил своей жене прекрасную лошадь; Рикки решила прокатиться, но, к ужасу собравшихся гостей, не сумела удержаться в седле. Рей бросился на помощь, но ледяной голос Джона Хьюстона остановил его:

«Рикки, зачем вы пугаете такое замечательное животное?»

Время от времени Рей пытался бунтовать. Но почувствовав опасное напряжение, Хьюстон, опытный психолог, вовремя хвалил Брэдбери за очередную фразу в сценарии, и Брэдбери всегда покупался на комплименты. Мэгги наблюдала за этим с откровенным отвращением. Когда однажды Хьюстон при ней задумчиво спросил: «А не включить ли нам, Рей, в будущий фильм любовную линию?» — Мэгги только презрительно посмотрела на мужа. «Любовная линия на китобойном корабле? Да это же полный абсурд, Джон!» — вспылил Брэдбери.

В конце концов у Мэгги лопнуло терпение.

«Никогда не знаешь, как девчонка в какой-то миг становится рысью».

Боясь повлиять на судьбу контракта, так удачно (казалось бы) заключенного мужем с Джоном Хьюстоном, Мэгги решила уехать. В январе она купила билеты в Италию и поставила мужа перед фактом: «Не хочу смотреть, как тебя унижают».

Отъезд Мэгги обеспокоил Хьюстона. Пытаясь сгладить углы, он даже предложил Брэдбери переехать к нему в Килкок. Но Рей твердо отказался: «Я сейчас, как никогда, нуждаюсь в одиночестве».

Иногда Брэдбери казалось, что он живет в Ирландии давно.

Очень, очень давно. И всегда здесь было холодно, и шли дожди.

Даже сообщение о выходе в свет повести «451° по Фаренгейту» не подняло ему настроение. «Темный карнавал», «Человек в картинках», «Марсианские хроники», «Золотые яблоки Солнца», рассказы, разбросанные в десятках журналов; светлый Лос-Анджелес и зеленый Уокиган, далекие Чикаго и Нью-Йорк — всё из Ирландии казалось Рею сном.

Все-таки работа подходила к концу.

На конец марта был назначен кастинг.

Лететь в Лондон самолетом Брэдбери отказался. Он не скрывал того, что откровенно радуется возможности хотя бы на пароме и в поезде отдохнуть от Хьюстона, от его дурацких, часто злых шуточек. В день отъезда он познакомился с журналистом Леном Пробстом, возглавлявшим в Ирландии американский журналистский корпус. Он приехал взять интервью у Хьюстона. Разговор поначалу шел дружеский, но потом Хьюстон — большой лошадник — поинтересовался:

— А что ты знаешь о лошадях, Лен?

Журналист пожал плечами:

— Да почти ничего, Джон.

Хьюстон мгновенно взорвался:

— Как это, почти ничего?! Ты живешь в Ирландии и почти ничего не знаешь о лошадях?!

В Лондоне, устав друг от друга, Хьюстон и Брэдбери почти не разговаривали.

Не случайно в своих воспоминаниях Хьюстон не раз весьма резко проходился по Рею Брэдбери. «Он звал нас к звездам, а сам боялся летать даже на самолетах, даже в машину боялся сесть…»

На роль Старбека — старшего помощника «Пекода», уроженца Нантакета и потомственного квакера, Хьюстон пригласил известного актера Лео Дженна (1905-1978), а на роль страшного капитана Ахава — самого Грегори Пека (1916-2003).

Дела продвигались к финалу, но расслабляясь, Хьюстон все чаще терял меру.

Однажды за ужином он так зло стал нападать на своих ближайших помощников, что Рей, наконец, не выдержал:

— Да пошел ты, Джон! Здесь сидят наши с тобой общие друзья, а ты их поносишь!

Хьюстон вцепился в пиджак Рея:

— Я тебя уволю!

— Не уволит он тебя. Не та ситуация, — сказал Рею по дороге в отель Петер Вертел. — Не обойтись ему без тебя. Проспится и принесет извинения. Ты только не злись на него. Он груб, это точно, но он талантливый человек.

К счастью, утром секретарша Хьюстона передала Рею извинения и попросила зайти в отель. Там Хьюстон сам пожал ему руку и попросил забыть о конфликте. Конечно, он лучше других понимал, что не время рвать со сценаристом в такой ответственный момент. С Хемингуэем Джону, наверное, было бы легче, подумал про себя Рей. На Хемингуэя не наорешь, тот сам даст сдачи.

14 апреля 1954 года он дописал последние страницы сценария.

«Случилось так, что я оказался тем, кому Судьба предназначила занять место загребного в лодке Ахава; и я же был тем, кто, вылетев вместе с двумя другими гребцами из накренившегося вельбота, остался в воде за кормой. И вот когда я плавал поблизости, ввиду последовавшей ужасной сцены, меня настигла уже ослабевшая всасывающая сила, исходившая оттуда, где затонул корабль, и медленно потащила к выравнивавшейся воронке. Когда я достиг ее, она уже превратилась в пенный омут. И словно новый Иксион, я стал вращаться на воде, описывая круг за кругом, которые все ближе и ближе сходились к черному пузырьку на оси этого медленно кружащегося колеса. Наконец я очутился в самой центральной точке. И тут черный пузырек лопнул; вместо него из глубины, словно освобожденный толчком спусковой пружины, со страшной силой вырвался благодаря своей большой плавучести спасательный буй, он же — гроб (который заранее для себя приготовил простодушный гарпунер дикарь Квикег. — Г. П.), перевернулся в воздухе и упал подле меня. И на этом гробе я целый день и целую ночь проплавал в открытом море, покачиваясь на легкой панихидной зыби. Акулы скользили мимо, словно у каждой на пасти болтался висячий замок; кровожадные морские ястребы парили, будто всунув клювы в ножны. На второй день вдали показался парус, стал расти, приближаться, и наконец меня подобрал чужой корабль. То была неутешная “Рахиль”, которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще одного сироту».97