Окно выходит в белые деревья... - Евгений Евтушенко

АМЕРИКАНСКОМУ ДРУГУ

Альберту Тодду

Мне жизнь все менее мила,но драгоценнее, пожалуй.Не умирай раньше меня,мой друг седой, мой волк поджарый.

Обобран ты, обобран я.Предательствами я придавлен.Не умирай раньше меня.Умрешь — поступишь, как предатель.

Tы — пьющий mormon,                                          Russian — я.У нас врагов на загляденье.Не умирай раньше меня,не оставляй им на съеденье.

Ты не однажды меня спасна теплой к нам войне холодной,но как мне холодно сейчасв свободе нашей несвободной.

Мы быть не сможем не у дел.Сам наш удел есть неотдельность.Другим оставим беспредел.Себе оставим                          беспредельность.

«Как трудно от мысли отделаться словом…»

Как трудно от мысли отделаться словом,когда не под силу заснуть до утраи с треском трепещут в тумане лиловомтяжелые красные крылья костра.

Как трудно понять, что задумали листьяи мысли какие у дряхлого пня,когда из беззвездности лепятся лица,отлитые бронзовым блеском огня.

Как трудно понять, для чего на рассветепод шелест плакучих обнявшихся ивнеспящие лошади слушают ветер,игривые гривы устало склонив.

И просит родник: «Из меня ты напейся.Ты губы надолго в меня опусти».И, словно дыханье, рождается песня,в которой слова невозможны почти.

ЧУТЬ-ЧУТЬ

А. Хмельницкой

Чуть-чуть мой крест,                                      чуть-чуть мой крестик,ты — не на шее,                                  ты — внутри.Чуть-чуть умри,                           чуть-чуть воскресни,потом опять чуть-чуть умри.Чуть-чуть влюбись,                                чуть приласкайся,чуть-чуть побудь,                               чуть-чуть забудь,чуть-чуть обидь,                           чуть-чуть раскайся,чуть-чуть уйди,вернись чуть-чуть.Чуть-чуть поплачь  —                                 любви не дольше,как шелуха,                        слети с губы,но разлюби чуть-чуть  —                                             не больше!И хоть чуть-чуть не разлюби.

«Если снова в глазах так защиплет…»

Если снова в глазах так защиплетот безвременных стольких смертей,мне страшна не моя беззащитность,а любимой и наших детей.

И никак во мне страх не растает,если времени вопрекина их темечках не зарастаютрозоватые «роднички».

Я и сам лишь кажусь защищенным.Убежав от пинков даровых,я скулю беспородистым щеномсреди стольких машин дорогих.

Не прочитан я, а зачитан.Замусолен, захватан я весь.Кто прославленней — тот беззащитней.Слава — самая хрупкая вещь.

Мир в осколках, как в битой посуде.Норовя похрустеть побольней,наступают стеклянные людина таких же стеклянных людей.

Что в России, себя доконавшей,нас, быть может, сумеет спасти?Понимание хрупкости нашейи невечности вечности.

«Хрустальный шар прадедушки Вильгельма…»

Хрустальный шар прадедушки Вильгельма —дар стеклодува, жившего богемнов Лифляндии, недалеко от Риги,где пахли тмином сладкие ковриги…

И я взлечу — лишь мне бы не мешали —не на воздушном — на хрустальном шаре,где выдуты внутри, так сокровенны,как спутанные водоросли, гены.

Кто я такой? Чьим я рожден набегом?Быть может, предок мой был печенегом.А может быть, во мне срослись навекидревляне, скифы, викинги и греки?

Рожден я был, назло всем узким вкусам,поляком, немцем, русским, белорусом,и украинцем, и чуть-чуть монголом,а в общем-то рожден ребенком голым.

Рокочет ритм во мне, как дар Дарьяла.Гасконское во мне от Д’Артаньяна.У моего раскатистого стиляфламандское от менестреля Тиля.

И как бы в мои гены ни совались,я человек — вот вся национальность.Как шар земной, сверкает многогеннохрустальный шар прадедушки Вильгельма.

Россия, кто ты — Азия? Европа?Сам наш язык — ребенок эфиопа.И если с вами мы не из уродов,мы происходим ото всех народов.

РОССИЯ-БАБУШКА

Как на сцене Бруклина,разрумянясь клюквенно,словно после банюшки,проплывают бабушки,песнями начинены,словно Стенькины челны.И с губами,                       важно выпяченными,колобками, пышно выпеченнымиво архангельской печи,с пылу,               с жару,                             да со смаком,до восьмидесяти с гаком —обожжешься  —                              горячи!Их цветастые оборкидают шороха в Нью-Йорке.От подобных шороховдалеко ли до грехов!Ой, жги,             жги,                         жги…Это пляшут бабушки!«Я стара,                стара,                               стара,я старательная.У меня опять порацеловательная.Дед,        дед,                 дед,                            дед,ты чего это одети под одеялом?Тебе это не прощу,затащу и отомщупрежним сеновалом!»Ах,        эх,              ох,                    ух —среди женщин нет старух!Не прожить на пенсию. Умирать  —                 так с песнею!Эх,         ах,               ух.                     ох —бабий вздох                       давно издох.Не осталось слез для глаз,не осталось даже нас.Что осталось?                         Только пляс.Русь,            ты довоображалась.Вызывала раньше страх,Вызываешь нынче жалость.Ух,       ох,              ох,                    ах!Стыд,            Россия,                          быть зазнайкой,если стала попрошайкой,клянча по миру у всех.Ох,     ух,           ах,                   эх!Но склоняют с уважениемнебоскребы их башкиперед русской песней женскою,перед вами,                     бабушки!Вытирает слезы негр.Зал набит,                  а русских нет.Нету русских.                          Где они?Никого из быв. советских,ни посольских,                        ни торгпредских —только мы с женой одни.На картошке,                           что ли,                                          все?На приехавшей «попсе»?Как в застой за колбасой,очереди за «попсой».Нету русских.                      Где их след?Может, и России нет?В сладострастной стадной негевсе они сейчас в «Карнеги»,где визжат, как туареги,их фанерные божки,их бомонд,                  иконостасик:«Ты — моя банька,                                  я твой тазик»…Выручайте, бабушки!Россия-матушка                           почти угроблена,но в силе мудрого озорства,как запасная вторая родина,Россия-бабушка                             еще жива!

БЛАГОДАРЮ ВАС НАВСЕГДА