Перстенёк с бирюзой (СИ) - Шубникова Лариса

– Ты что мелешь? – тётка перекрестилась на образ. – Богохульница. Скажешь, что венчают в церквах, как и при многобожии? Тьфу, тьфу на тебя.

– Тётенька, так обряды не бог придумал, а люди. Испокон веков так было и так будет.

Ульяна задумалась надолго, а потом фыркнула:

– Настюшка, а и хорошо мужики устроились. Им и ходить дозволено, и дела свои мужичьи делать, а нам помирай тут. И не гляди так! Знаю, что дурость говорю! Думаешь, не разумею, что нельзя мужам в дому запираться? Ворог полезет, иная какая напасть случится, так им и сберегать все, оборонять. Я к тому, что какая б ни была баба, она супротив мужика не выстоит. Сила не та, ярости воинской и в помине нет. А обряды они выдумали, мужики! И все для того, чтоб место нам указать, носом ткнуть в бессилие! – Ульяна озлилась. – Сиди тут, от скуки пухни! В дому у меня Полинка верховодит, а я терпи, помирай!

– Ну что ты, что ты, – боярышня обняла сердитую. – Завтра уж выйдем. Милая, не тревожься, Полина дурного не сотворит. Тихо все, снедью пахнет по хоромам, не иначе стол свадебный уготавливают.

– Чего утешаешь?! – Ульяна гневалась. – Ежели все так хорошо, как обсказываешь, так чего смурная такая?

Настя потупилась, а потом прошептала тихо:

– Скучаю… Скучаю по нему, тётенька. И он тоскует, знаю, чую. Вот потому и тошно…

– Я что ль веселюсь? – теперь и Ульяна завздыхала. – Илью-то в церкви видала? Смурной. Я глянула на него и … – тётка слезу утерла. – Да ну тебя, и так несладко. Когда уж рассвет-то?! Что ж за маята такая?!

В тот миг раздался тихий стук в окошко, вот то и заставило боярышню подскочить и бросится открыть ставенку.

– Батюшки, – тётка перекрестилась. – Что там?

– Вадим, – прошептала Настя в темноту. – Вадим?

– Настёнка, тише, не шуми, – под окном топтался Норов. – Прыгай скорее, поймаю.

Настя и мига не думала, вскочила на подоконник и бросилась вниз! Слыхала только, как ойкнула Ульяна, а потом и не до того стало. А как иначе? Норов поймал, обнял и к себе прижал.

– Куда? – злой тёткин шёпот из окна. – Ума лишились? Вадим, верни девку! И как Полинка проморгала тебя? Как влез на подворье?

– Уля, не злись, – увещевал Норов сварливую. – Дай хоть словом перемолвиться, дурного не сотворится, – боярин обнимал крепенько, прижимал к груди кудрявую Настасьину головушку.

– Знаю я, чего там сотворится, – Ульяна и грозилась, и силилась прибрать распущенные волосы. – Бесстыжие… – потом умолкла ненадолго, но не смолчала: – А и идите, бог с вами. Я зверь что ли? Вадим, верни ее хоть до полуночи, день завтра тяжкий, пожалей. Далече не бегите, я постерегу и шумну, коли Полинка полезет в ложню иль во двор выскочит, – махнула рукой. – Неужто сидеть и помирать тут безропотно? Тьфу!

– Дай тебе бог, Ульяна Андревна, – не без ехидства ответил Норов и потянул за собой Настасью, которая цеплялась за ворот его рубахи.

Шагов через десяток Вадим обхватил боярышню и толкнул в закут, тот самый, в каком по весне поймал ее, глупую, когда бежать надумала с Алексеем:

– Настёна… – выдохнул боярин и взглядом ожёг. – Сей миг отвечай, почему не глядела на меня в церкви? Опять удумала чего? – сердился, но из рук не выпускал. – Всю ночь стеречь стану!

– Вадим, – Настя улыбки не сдержала, – куда же я от тебя? Не глядела потому, что тётенька велела уряд блюсти. Разве можно в церкви…

– Настя, какой еще уряд… – целовать принялся, да горячо, жадно.

И ведь отвечала, дурёха, безо всякого стыда и без оглядки. Едва рубахи тонкой не лишилась, когда Вадим ухватился за ворот и дернул с плеч.

– Настёна, за что ты так со мной? – Норов провздыхался, оправил одежки на боярышне. – Хоть плат бы накинула иль запону какую, – выговаривал, а долгие косы Настасьи крепко держал в кулаке. – Я спросить хотел, не раздумала ты? Люб тебе? Завтра свадьба, дороги обратной уж не будет. Не отпущу.

– Ой, и я об том же говорить с тобой хотела, – Настя обняла ладошками лицо Норова, приласкала. – Ждала, пока тётенька уснет, к тебе бежать собиралась. А ты сам пришел, будто почуял. Не раздумал меня в жены брать? Вадим, знаю, что никудышная, но сил не пожалею, чтоб тебя не опозорить. Я выучусь всему! Уряд буду блюсти, смотреть и за домом, и за людьми твоими. Ты уж стерпи, любый, пока науку не одолею.

– Ни единого раза ты меня не опозорила, Настя. Едва в могилу не свела, то правда, но никудышней никогда не виделась, – Вадим скинул кафтан и укутал боярышню, обнял. – Ты много знаешь девиц, кто грамоте обучен? Счету? Кто иноземцев разумеет? Тех, кто за жизнь привольную ратится? Вот и я не знал таких, пока тебя не встретил. Бо ярое не в стряпне, не в вышивании и не в уряде, то всякая умеет и знает. Я ж не чернавку новую в дом беру, а жену. И себе под стать. Что смотришь? Не веришь?

– Вадим, бесприданница я… – Настя голову опустила, будто винилась.

– И опять ты неправая, – Норов улыбнулся, полез за пазуху и вытянул перстенёк с бирюзой на суровой нитице. – Вот твоё приданое. Я с ним в бою, как заговорённый. Ни стрела не берет, ни меч вражий. Пойди, сыщи то, что дороже жизни будет. Видно, любовь твоя бережёт, а ее за злато не сторгуешь. Обещался вернуть тебе к свадьбе, возьми… – потянулся снять колечко.

– Нет! Вадимушка, родненький, оставь себе! – Настасья заплакала. – Пусть тебя бережёт и меня вместе с тобой. Не будет тебя и меня не станет.

– Не плачь, любая, – утирал слезы ласковой рукой. – Жизнь такая, наперед не знаешь, что уготовлено. Быть нам долго иль сгинуть вскоре. Одного не хочу, уйти и ничего после себя не оставить. Детей подари, вот то и будет дорого. Слышишь ли? Разумеешь меня?

– Да я тебе… – Настя обвила шею Вадима руками, целовала невпопад, шептала. – Все, что захочешь…

– Настёна, пожалей, – Норов качнулся к боярышне, оплёл руками и к стене прижал. – Не отпущу ведь…

Но все одно выпустил: тётка упредила, да хитро так, скрытно:

– Полина, чего рыщешь? В дом ступай, завтра две свадьбы, а у тебя дел нет? – Ульяна в окно выглядывала, ехидничала. – Иного не нашла, только лишь за мной присматривать? Ты как мыслишь, сотворит боярыня скверное? Ступай, сказала! Настасья Петровна спит, а ты топаешь, как Норовский конь.

– Ульяна Андревна, не серчай, – хохотнула стряпуха, остановившись под окнами тёткиной ложницы. – Уряд блюду, как без этого? Да и на задок хотела сбегать, чай, гостей немало понаехало. Глянуть надо что и как.

Настя замерла, прижавшись к Вадиму, а тот обнял за плечи и прошептал тихонько:

– Как только Полина мимо нас пройдет, уготовься бежать, – затем крепко взял за руку.

Через малое время необъятная стряпуха миновала их закуток, а уж потом Вадим потянул Настю за собой. Бежали, смех душили, то и запомнилось боярышне надолго, и грело отрадно остаток ночи и утро, какое прошло в хлопотах и тёткином ворчании.

Настасья терпела все: и мыльню жаркую, и веник хлесткий, и туго сплетенную косу. И все это под тоненький вой Зинки, которая взялась плакать, творя древний обряд.

Время спустя в ложне, где одевали обеих невест – боярышню и боярыню – Настя сносила безмолвно тёткины ругательства:

– Теплынь, а ворох одёжек на себя изволь надеть, – Ульяна оправляла рубаху дорогого щелка да выговаривала холопке. – Летник потоньше достань, сомлею в этом-то.

Девки доставали из сундука драгоценные шелка, парчу и бусы. Украшали невест, рядили, красоту наводили. А незадолго до полудня оставили обеих в ложне сидеть сиднем и дожидаться свадебного поезда.

– Настюшка, стерпи, – нарядная Ульяна в расшитом плате уселась рядом. – Коса тугая? То ненадолго. Переплетут после венчания, окрутят*. Ты убрус-то себе спроворила? А Вадиму рубаху послала? Ведь с Пасхи его дожидалась.

Боярышня кивала, молчала и ждала.

Вскоре с подворья послышался гомон толпы; громче всех кричала тётка Ольга, какую сама Ульяна просила держать над ней венец. Потешно отругивался зловредный писарь, радовал и себя, и народец препирательствами, какие завсегда случались на свадьбах. А уж потом смех пошел отрадный и посвист лихой!