Сожженные мосты Часть 4 - Александр Афанасьев

Уже из первых слов пана Юзефа, которые мельком услышал граф Комаровский, стало понятно кто он такой – мафиози, контрабандист, занимается транзитом бадяжного спиртного из Варшавы дальше, по всей матушке России. Даже в ДПЗ он ни на секунду не оставлял свои дела и сейчас пытался выяснить текущее местонахождение каких-то цистерн, понятно с чем – по его представлениям они должны были уже быть на Московской железной дороге, но их там то ли не было, то ли их просто не удавалось найти, загнали в тупики. Пан Юзеф азартно ругался, называл кого-то "курвой блядной", обещал выйти из ДПЗ и всех "поставить на деньги". Под азартный матерок пана Юзефа граф сам не заметил, как уснул – все таки притомился.

Проснулся он, когда за решетками их камеры уже догорал закат, а пан Юзеф толкал его в бок, стараясь разбудить.

– Э, пан, вставай давай. Баланду проспишь!

– Что? – непонимающе спросил граф

– Баланду проспишь, говорю! По первой ходке, что ли? Поднимайся, сейчас жрачку принесут!

Пан Юзеф прекрасно говорил по-русски – как потом узнал граф Комаровский, русский язык служил основным языком общения в криминальном мире, из-за того что блатной жаргон – "музыка" – был русским, и все блатные необъятной страны тоже знали русский – вот и общались в камерах только на нем. Были камеры с политическими, там предпочитали польский – но политические, это не блатные, "зоны" они не "держали" и старались вести себя тихо.

В свою очередь и блатные, презирая политических, старались с ними не связываться.

Принесли баланду. Загромыхала металлом кормушка – что-то типа небольшой откидывающейся вниз на девяносто градусов дверцы, в кормушку сунули миску с какой-то омерзительной похлебкой.

– Э, баландер! – заорал пан Юзеф – двое нас тут! Еще давай! А то шухер устроим!

Баландер сунул в кормушку свою жирную харю, подозрительно посмотрел по сторонам своими поросячьими глазками – но все таки выдал еще одну тарелку, вместе с нечистой ложкой. Каждому, кроме баланды полагалась еще пластиковая бутылка с питьевой водой, хоть в этом была какая-то цивилизация. И большой кусок хлеба на каждого.

Граф Ежи подозрительно посмотрел на стоящую перед ним бурду. Руливший за крокодилом** пан Юзеф с усмешкой посмотрел на него.

– Точняк, первоходочник. Жри, давай, другой пайки все равно не будет. А не будешь жрать, с голоду подохнешь, такой красивый.

Баланда оказалась на удивление питательной – какая-то крупа, разваренная в кашу и подлива, возможно даже мясная. В последнее время граф не мог посещать такие места, где можно было бы "куртуазно" насытиться – и поэтому уже через минуту с удовольствием наворачивал бурую, горячую жижу.

– Мясо воруют, с…и! – беззлобно сказал пан Юзеф, наворачивая свою порцию – чтобы ты знал, первоходочник, сам Государь Царь, да продлятся дни его, заступника нашего, повелел нам на довольствие сто пятьдесят граммов мяса в день давать. А эти – воруют и на базаре продают. И сами жрут – видал, какая у баландера ряшка жирная, в три дня не уделаешь! Ну да ничего… придет наше время. Меня пан Юзеф зовут, прошу любить и жаловать, это кликуха такая. Тебя как зовут первоходочник?

– Ежи мое имя – граф предусмотрительно не назвал ни фамилии, ни титула

Пан Юзеф захохотал

– Эк, ты дал… точняк, не въезжаешь. Погремуха у тебя есть?

– Что?

– И музыку*** не знаешь – сказал уголовник – кликуха, кличка. Есть?

– Нет.

– Тогда будет… – убежденно сказал пан Юзеф – я здесь третьей ходкой уже, я тебя и покрещу… Тебя в чем обвиняют?

– В убийстве.

Пан Юзеф аж жевать перестал

– А не гонишь? – подозрительно спросил он – смотри, здесь всё про всех становится известным. Ничего не скроешь, и за базар отвечать придется. В натуре за мокрое?

Графу если честно – порядком надоели эти расспросы и слова, половину из которых он не понимал, но он все еще находился в подавленном состоянии от своего ареста и от нахождения в тюремной камере, и поэтому "качать права" не стал, и посылать в дальнее путешествие – тоже.

– За убийство – повторил он

– Эк, ты дал… молодой… я думал ты пожилых паненок на бабло раскручивал… или в университете речи крамольные да бунташские толкал… а ты вон что… и кого, по мнению полициянтов, ты завалил?

– Содомита одного убил.

– Содомита? Ну, тогда – в натуре свой. Содомиты это такие твари… случись им сюда попасть, им бы очко на андрееевский стяг зараз порвали. Не в фаворе здесь содомиты, молодой, содомитам – самое место там.

С этими словами пан Юзеф показал пальцем на темное пространство под нарами

– Как же тебя покрестить то… Думал тебя… да не выйдет, не правильно это. Что полициянты говорят – ты как его?

– Говорят, застрелил.

– Застрелил… Ну, смотри… хоть у блатных это западло… ножом надо… будешь теперь ты Стрелок. Как?

Граф Ежи не ответил

– Значит, Стрелок – убежденно сказал пан Юзеф – а сюда как попал? Здесь одни политические сидят. Да я.

– Куда посадили, там и сижу.

– Оно так… Не парься, Стрелок, привыкнешь. За мокрое – конфет не отвесят. Думай, пока время есть, как отмазываться будешь.

И, чтобы развеять мрачное настроение с улыбкой прибавил

– Не парься, пан Стрелок… Кто не был – тот будет, кто был – тот не забудет… Ты пока слушай музыку, вслушивайся – пригодится.

Грохнули в дверь, лязгнула кормушка – баландер собирал порожнюю посуду…

Проснулись ночью – первым проснулся граф Ежи – сразу. Проснулся от привычного уху грохота. Он спал совсем не так как надлежит спать в тюрьме, где ночью могут опустить или зарезать, он спал крепким, без сновидений сном – но грохот автоматных и пулеметных очередей безжалостно вырвал его из бездонной трясины сна.

Граф перевернулся, чтобы посмотрел в зарешеченное окно – оно было как раз на уровне второго этажа шконки – и обомлел. Видно было немного, забор был высокий – но и того что было видно хватало, чтобы понять – что-то происходит. Все небо над Варшавой было разрезано алыми нитями трассеров, стреляли не только из автоматов, но и из пулеметов, причем совсем недалеко от ДПЗ.

– Что там, Стрелок? – приглушенно спросил со своей нижней шконки пан Юзеф

– Стреляют.

– К нам не влетит?

– Нет. Думаю нет… забор.

Какие-то звуки, подобно волне, перекрывали даже хор автоматных очередей

– Канай сюда.

– Что?

– Слазь вниз, говорю.

Пан Юзеф сидел на кровати и тыкал по кнопкам своего телефона, ругаясь последними словами…

– Неладное дело, Стрелок… тикать надо…

Внезапно – граф понял, что это за звуки раздавались во всех сторон. Он находился в блоке, где сидели "за политику" – и сейчас кричали арестанты. Боевой клич мятежников – слово "Польша". Оно выкрикивается не в два слога, как при скандировании – Поль-ша! – а в один слог, быстро – Польша! Получается как бы вызов, крик исторгается из горла, из самой души. Вот все политические и не спали – орали "Польша!", глядя на то, что происходит за окном.

Пан Юзеф наконец то дозвонился до кого-то

– Земанек, ты? Дрыхнешь? Нет? Что на воле делается?

Получив какой-то ответ пан Юзеф повеселел

– Добро. Заедешь за мной с утра… знаешь, где я. Склады все закрой… на халяву никого поить не будем. Так и скажи, если кто возбухнет – здесь – пана Юзефа добро. Тронете – порвут – так и скажи. Все, давай.

Бросив телефон на шконку, пан Юзеф от радости несколько раз хлонул в ладоши.

– Рокош!

– Что?

– Рокош, говорю! По всему городу бой… полициянтов бьют, русских бьют, жидов бьют. Наше время пришло. Завтра соскочим…

За ними пришли в пять утра, когда над Варшавой только занимался рассвет. Сначала кто-то пробежал по коридору, крича "Польша!" как оглашенный, потом загремели ключами. Отрывисто лязгнул засов.

– Сколько здесь!?

– Двое! – ответил за обоих пан Юзеф

– Выходите, братья! Свобода! Польша!

– Польша… мать их так… – негромко выругался пан Юзеф – только и орать про Польшу. Как дела делать… Пошли… Стрелок…

В мрачном каменном коридоре – это было старое здание ДПЗ, построенное еще в начале прошлого века, строили на совесть – кипит людская толпа. Кто-то уже с кем-то разбирается – людской водоворот, кого-то месят ногами. Убивали тюремщиков – видимо, стояли до последнего, не желая выпускать на улицы уголовный сброд, оставались верными присяге до конца, хоть многие другие уже присягу эту предали. Кто-то просто пытается выбраться наружу как можно быстрее. Все решетки – настежь, двери в камерах – настежь, двери между блоками – настежь. Никто никого не пытается сдержать, все делают что хотят. На улице одна за другой гремят автоматные очереди, то ли в небо, то ли еще куда. Анархия…

– Двигай за мной, Стрелок – по-хозяйски распорядился пан Юзеф, смело бросаясь в людской водоворот.