Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Николая передёрнуло. Он сжал зубы. Ну-ну…

Процессия прошла вдоль всего Невского проспекта, мимо Исаакиевского собора и Сената и, повернув, на Литейный мост, пройдя вокруг всего кронверка, начала заходить в Петропавловскую крепость через Петропавловские ворота.

Гроб установили в Петропавловском Соборе, и началась панихида.

В Аничков дворец приехали, когда уже стемнело. Мертвенный электрический свет заливал пустые, притихшие залы. Все устали, ведь весь день провели на ногах. Николай очень беспокоился за Мама, но Императрица-мать мужественно перенесла все испытания.

После позднего обеда, к девяти часам вечера, нужно было ехать снова в Петропавловскую крепость, на вечернюю панихиду. Николай поехал с Георгием и младшим братом Мишей, женщин с собой не взял, им и так сегодня досталось. Спать лёг далеко за полночь.

Николай проспал до одиннадцати утра следующего дня. Организм потребовал отдыха за все предшествующие волнения.

Георгий находился в спальне. Тихонько сидел у стола и листал газеты. Увидев, что брат проснулся, сказал:

— Слава Богу! Ещё немного, и мне пришлось бы тебя разбудить. Через час собирается Государственный Совет в полном составе, тебе придётся говорить речь.

— Как ты думаешь, сказать что-нибудь умное, или отделаться общими фразами?

— Ники, ГосСовет — это отстойник бывших министров и губернаторов. Из сотни человек там двенадцать действующих министров. Перед кем там метать бисер? Нужно сказать десять стандартных фраз. Кстати, текст уже написан.

Николай нажал кнопку электрического звонка, вызывающего камердинера.

Глава 17

В Калинкино Петров намеревался быть рано утром. Но после вчерашнего, так трудно было встать, что Александр нажал кнопку выключения будильника и проспал ещё часа два. Накануне друзья слегка расслабились. Агафья Егоровна зажарила молочного поросёнка. Скворчащий, с золотой корочкой, тающий во рту. Мм-м… Иванов не удержался, пошёл наверх и принёс упаковку баночного пива. И так хорошо в процессе сиделось, что за пивом пришлось ходить ещё не один раз. Вследствие чего, поздний вечер вспоминался фрагментарно. И что так развезло с пива? Нужно спросить, может, и покрепче что пили? Однако нужно ехать.

Максаков, в этот раз, встречал на пороге. Савелий остался в коляске, а Петров прошёл за Гвидоном Ананиевичем в зал. В комнате никого не было. Важные переговоры хозяин решил проводить единолично.

— Вы не передумали-с, милостивый государь? — для затравки спросил Максаков, сделав попытку улыбнуться, и пригласив садиться к столу.

— Отнюдь, — вспомнил Петров умное слово.

— Хорошо-с, — удовлетворённо кивнул старый барин и прищурился на Александра: — А скажите, милейший Александр Артемиевич, в каких отношениях вы с купцом, как бишь его, Ивановым?

— Он поверенный в моих делах, когда я плавал, он управлял моими капиталами, честнейший человек, должен Вам заметить, — выдал Петров.

— В самом деле? — искренне удивился Максаков.

— А у Вас какие-нибудь сомнения? — в свою очередь удивился Петров.

Максаков некоторое время раздумывал. Потом сказал осторожно: — Он беспардонно и панибратски якшается с крестьянами, хлеб раздаёт… м-м… даром, у меня сложилось мнение, что он, э-э-э… социалист…

Петров сделал брови домиком: — Уверяю Вас, дорогой Гвидон Ананиевич, Вы заблуждаетесь. Николай Сергеевич купчина высокого полёта, в Московских банках двери ногой открывает. Он не может быть социалистом. Если он закрутил какие-то дела с крестьянами, то значит, нащупал выгодное дельце. Кстати, вот, буквально, позавчера, он поймал беглого каторжника, политического, и сдал в полицию.

— Даже так? — Максаков задумался.

— Я как раз позавчера приехал, и видел это своими глазами! Да хоть в уезде можете справиться, подтвердят, непременно. Николай Сергеевич честный и добропорядочный, это он надоумил меня к Вам обратиться. Я как обмолвился, что мне здесь нравится, так он сразу и порекомендовал Ваше имение. Так и сказал: "Замечательный человек, Гвидон Ананиевич Максаков, продаёт поместье, очень рекомендую".

Максаков кряхтел и недоверчиво поглядывал на разливающегося соловьем Петрова.

— Так что, если Вы готовы продать, то я…

— Да, да, — прервал его Максаков, — я уже слышал. Готовы купить. Только у меня ещё вопрос имеется, и если Вы позволите… — он многозначительно взглянул на Александра.

— Разумеется.

— Вы хозяйствовать будете, или так, — Максаков презрительно скривился и пошевелил пальцами, — вложение капитала?

— Хозяйствовать.

— А раньше Вы хозяйствовали на земле?

— …

— Я к тому, что не простое это дело. Я вот…

— Гвидон Ананиевич, я уже принял решение, — Петров решительно прервал старика, — и я с большим удовольствием, и глубочайшем уважением Вас выслушаю, если наш главный вопрос будет улажен. Ведь Вы ещё не сказали, продадите или нет мне имение.

— Продать-то, я Вам продам…

— Вот чек. Расписочку извольте написать.

Максаков закряхтел, и вышел из комнаты на минутку. Вернулся с бумагой, чернильницей и пером. Александр терпеливо ждал, пока он медленно, ежесекундно макая перо в чернила, витиевато и аккуратно пишет. Потом пододвинул по столу чек к продавцу и забрал расписку. Количество хвостов у букв зашкаливало, но разобрать было можно. Положив бумагу на стол, чтобы чернила просохли, Александр обратился Максакову: — А теперь, дорогой Гвидон Ананиевич, я в безусловном Вашем распоряжении.

Старик поёрзал, и спросил уже совсем другим тоном: — Когда переезжать изволите?

— Ах, Вы об этом? Не беспокойтесь. Завтра съездим в Смоленск, оформим купчую. Потом купите дом, спокойно переедете, а я пока в Гордино поживу. До Рождества, я думаю, управитесь?

Успокоенный Максаков удовлетворённо кивнул.

— Так что вы хотели мне сказать, уважаемый Гвидон Ананиевич? — широко улыбнулся Петров. Дело сделано. Можно и лясы поточить.

— Я хотел сказать, что если Вы будете хозяйствовать на земле, — начал Максаков, — то можете столкнуться с определёнными трудностями, о коих я хотел бы Вас предупредить.

— Я весь во внимании! — поощрил его Петров, действительно, никакая информация не будет лишней.

— Дело в том, что сейчас быть землевладельцем и самому вести хозяйство весьма хлопотно. Я не говорю о тех помещиках, кто посадил управляющего и живёт в городе, я могу лишь предупредить Вас, основываясь на собственном опыте. Надеюсь, то, что Вы услышите, поможет Вам первое время, а потом Вы сами поймёте, захотите Вы остаться или…, — Максаков сделал многозначительную паузу, но Петров не повёлся, и продолжал внимательно слушать.

— Все Ваши интересы будут сосредоточены на хлебе, скоте, дровах, навозе, лесе. Вы будете ложиться спать и думать о том, как поднять облоги и посадить клевер. Во сне Вы будете видеть стадо пасущихся на клеверной отаве холмогорок, которые народятся от бычка, которого Вы купите за бешеные деньги. Просыпаться Вы будете с мыслью о том, как бы прикупить сенца подешевле. И это не самое уморительное, — Максаков сказал слово "уморительное" без улыбки и смешка, Петров понял, что смысл слова — "мор", "смерть".

— Главное, — продолжал старый барин, — мужик. Мнения мужика насчет начальства так глупы и странны, что даже и сказать неловко. Знаете ли, как мужик насчет начальства думает? Не поверите! Мужик думает, будто начальство вовсе не нужно! При таких понятиях мужика для него не может быть ни лучшего, ни худшего начальства. Начальство — оно всегда худое. И как прикажете хозяйствовать, если работник ежечасно зверем смотрит? Неважно, батрачит он или круг в обработку берёт.

— Позвольте, Гвидон Ананиевич, — сморщился Петров, — а почему "начальник"? Отношения договорные, можно сказать, равные.

— Нет, — покачал головой Максаков, — к барину мужик относится не так, как к другому мужику, у мужика существует известного рода затаенное чувство к барину…

Мужику не под силу платить повинности, а кто их наложил? Баре, говорит мужик. Продают за недоимки имущество — кто? Опять баре. Давеча вон, мировой присудил мужика, за покражу двух возов сена, к трем месяцам тюремного заключения.

— За что тюрьма? — удивляется мужик.

— Закон такой есть.

— Помилуйте, где ж такой закон? Ну, сами посудите, по-божески ли это будет?

— Так в законе написано.

— В каком это законе? Кто ж этот закон писал? Всё это баре написали.

И так во всем. И требование недоимок, и требование поправки дорог, рекрутчина, решения судов — все от бар. Мужик не знает "законов", он уважает только какой-то божий закон. Например, если вы, поймав мужика с возом украденного сена, отберете сено и наколотите ему шею, — не воруй, — то это ничего, это все будет по-божески. А вот тот закон, что за воз сена на три месяца в тюрьму, — это написали баре мужику назло.

"Вот откуда, — мелькнула у Петрова мысль, — идут "понятия", прострелить обидчику башку, это по-божески, а заявить в милицию — не по-понятиям".