За кулисами. Москва театральная - Марина Райкина

Творчество, не реализованное в театре, в капустниках било фонтаном, как нефть из свежевскрытой скважины. Номера, которые в течение многих лет потом кормили дуэт Ширвиндт-Державин, родились именно тогда, на домактеровских капустниках.

Зал буквально валялся в истерике, когда Леонид Сатановский читал монолог артиста, который еще младенцем попал на съемки фильма «Петр I» и прославился тем, что именно его в розовую попку целовал артист Симонов. Эпопея детской задницы была представлена публике настолько зримо, что слабаков просто выносили из зала.

– Капустники дали нам многое, – повторял Григорий Горин мысль всех их участников. – С них началась наша первая пьеса «Свадьба на всю Европу» и наша театральная карьера.

5

Капустник – удивительное явление прошлого, которое имеет не менее удивительное продолжение. С той только разницей, что теперь, при наличии общей свободы, у капустника другие задачи. В Нижнем Новгороде существует «Веселая коза». «Коза» в данном случае – не шерстяной зверь с выменем, а фестиваль театральных капустников. Сюда много лет съезжаются мастера капустного дела со всей России. О, что это за «Коза»! О ней будут рассказывать потомкам. Она до неприличия веселая. Буйная, но не пьяная. Весьма эротичная и с претензиями на сексуальность. Последнее, впрочем, только увеличивает ее «надои», то есть результат.

Актерские спектакли теперь развиваются по законам цветной капусты. То есть чем они эффектнее, оригинальнее, тем лучше. Шутка ценится по гамбургскому счету, и на весах – смелость или качество; перевешивает последнее.

Итак, на «Веселую козу» каждую весну съезжается вся Россия, которая, несмотря ни на что и вопреки всему, продолжает шутить. Во всяком случае, главным лозунгом фестиваля остается весьма актуальная шутка: «Если кинет государство, капустник – лучшее лекарство». Кто же тот доктор, что прописывает сегодня рецепты лучших капустников в России?

Вопрос познавательный – ответ социальный. Как выяснилось, лучше всего шутят там, где хуже живут. Пермь, Челябинск, Иркутск…

Одно в капустнике скверно – он практически не подлежит описанию. Переведенный в слова на бумаге или даже на цифру, он становится несмешным, в то время как показанный со сцены вызывает истерику. Вот такой это штучный товар, который производить умеет не каждый.

Здесь следует добавить особенность современного капустника – он кормит артистов лучше, чем собственно театр, в котором они служат. Спрос на эффектные, остроумные номера у состоятельных клубных граждан достаточно высок. «Номерных» исполнителей любят приглашать на презентации, закрытые сборища и юбилеи. Можно ли осуждать артистов за то, что они торгуют своим элитным товаром? Глупейшая постановка вопроса – нести театральную культуру в массы богатых за их же деньги весьма приятно. Хотя многие считают, что поставленное на поток капустное дело теряет индивидуальность.

Лучшим капустменом Москвы долго был Григорий Гурвич. А в Питере – Вадим Жук. Но это, можно сказать, классики жанра. Им на смену пришли свежие силы из Челябинска, Перми, Вологды и Санкт-Петербурга.

Капуста – спектакль, устраиваемый после спектакля и называемый «капустником»Ловко заправлял капустниками в Доме актера Александр ШирвиндтВадим Жук – лучший капустмен ПитераГригорий Горин – ветеран капустного движения

Смерть

А теперь, как и требовал драматург Григорий Горин, – траурный марш и… смерть. Смерть – это вам не любовь, не вздохи на скамейке, а понятие темное, даже страшное, вопреки оптимистическому утверждению доктора Фрейда, что «цель всякой жизни есть смерть». Не утешает. Страшно, когда человек умирает. Больно, когда все плачут. Даже если это театральная игра в смерть, то игра с огнем. И профессиональный цинизм не всегда спасает. Впрочем, на театре у всех к этому разное отношение – от мистического до чувственного, вплоть до сознательной оптимизации жизненного процесса. Отношение разное, а финал один —

Memento mori

Агония как симфония – Смерть в яйце – За обморок еще и приплачивают – Как Евстигнеев застрелился – Бабники и картежники обожают смерть

1

Пытаясь постичь тайну театральной смерти, для начала я решила полежать в гробу. Лежать в гробу было… Как? Сразу не объяснишь. Неуютно? Страшно? Жестко? А может быть, просто глупо лежать здесь в расцвете сил и красоты? Чего только не пронеслось в моей головке, упирающейся в струганую деревяшку, по сравнению с которой парковая скамейка показалась бы периной. Мистики добавили монтировщики МХТ, которые решили создать мне все условия, приближенные к преисподней: вырубили свет и пустили орущую кошку. Я лежала в гробу и видела себя со стороны.

– Они еще не так развлекаются, – говорит бывший завпост (то бишь зав. постановочной частью) Лида Самойлова. – Вот в «Маскараде» у нас гроб выезжает с муляжом актрисы. И как-то один мебельщик за кулисами взял и лег в гроб вместо куклы. В тишине я услышала голос: «Я здесь», – и через минуту: «А меня уже нет». Что-то вроде гробовых пряток.

Да, так играть со смертью и ее атрибутами, наверное, можно только в театре. Грех это или великое искушение? Искушение, которое театральный человек не в состоянии преодолеть? А дойдя до края в игре, он заглядывает туда… В бездну? Я мучаюсь вопросами жизни тире смерти, как бессмертный писатель Смертяшкин.

2

На самом деле во всем виноваты драматурги, у которых редкая пьеса обходится без мордобоя, убийства и летального исхода. Древние греки, например, засыпали сцену трупами. У Вильяма Шекспира тоже с этим делом был явный перебор. Всей крови, пущенной им в пьесах, хватило бы на приличный стратегический запас. Причем убийства классик выписывал особо иезуитские, типа влить яд в ухо королю. Каково? Это вам не банальное «был расстрелян из пистолета ТТ на пороге собственного дома».

Но не от кровожадности и не для реализации садомазохистских комплексов громоздили писатели горы трупов. Смерть на сцене и «подъездные пути» к ней (драки, убийства и т. п.) всегда были способом, может быть и наилучшим, познать жизнь. «Без смерти нельзя сказать, состоялась жизнь человека или не состоялась», – заявил кто-то из великих, а умница доктор Фрейд – дарвинист и атеист одновременно – подвел черту: «Цель всякой жизни есть смерть». Только не надо пугаться. Поначалу мне тоже было страшновато.

3

Какое будет лицо у смерти на сцене и какая у нее будет мина при игре, зависит от художника, ее ваяющего. Великая трагическая актриса Алиса Коонен «умирала» в Камерном театре у режиссера Александра Таирова практически везде, что ни спектакль – она вся в смерти. В «Мадам Бовари», когда бедная Эмма умирала, режиссер разработал и расписал как по нотам ее стоны и агонию. Те, кому повезло увидеть спектакль, рассказывали, что это была не агония, а… симфония.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});