За кулисами. Москва театральная - Марина Райкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
Да, гроб на сцене – это, как правило, свидетельство или режиссерской беспомощности, или отчаянного таланта. Обладатель последнего, Петр Фоменко, – один из немногих, кто смело выставлял гробы, пугая ими публику и номенклатурное начальство. В Театре имени Маяковского шла «Смерть Тарелкина», и артист Алексей Эйбоженко, игравший Тарелкина, ложился в гроб, закрывал крышку, а потом вылезал и прыгал на нем, как на кухонном табурете.
Другие режиссеры все же побаиваются гробов. Даже Михаил Левитин, чей театр «Эрмитаж» неравнодушен к смертельной теме, отказался от постановки комедии Ивлина Во «Незабвенная», которая по количеству гробов и мертвецов переплюнула всех. Гроб Офелии не стал выносить Сергей Арцибашев, который все убийства в «Гамлете» вывел за скобки спектакля. Боятся, и правильно делают.
У артистов же, послушных воле режиссера, к гробам отношение проще, поскольку они в них и ложатся. Михаил Державин в спектакле «Самоубийца» падал в гроб двести раз.
– Я вылетал на сцену с криком: «Федя Петунин застрелился и записку оставил: „Подсекальников прав. Действительно, жить не стоит“», – рассказывает артист. – И при виде живого Подсекальникова хлопался в гроб.
– Ну и как ощущения?
– Никаких рефлексий на этот счет у меня не было. Спектакль был смешной. И покойные Рома Ткачук и Миша Зонненштраль ничего подобного мне не говорили. Ложиться в гроб не противнее, чем изобразить половой акт. Только когда Рома Ткачук умер, Ольга Аросева сказала мне: «Миня, не надо тебе больше падать в гроб. Рома же умер». Не знаю, есть ли тут какая-то связь.
В Театре сатиры, похоже, всегда было здоровое отношение к гробам и покойникам. Когда Роман Ткачук лежал в гробу, артисты вокруг хохмили: что-то шепчут ему или цветок положат на то место, куда покойникам не кладут. А Анатолий Папанов, изображавший фальштруп в «Последнем параде», развлекался тем, что держал скрещенные руки ниже живота. Ему в руки вставляли гвоздику, которую он то поднимал, то опускал – ко всеобщей радости.
Вообще работать «покойником» непросто. В казанском театре на спектакле «Цилиндр» «покойник», устав ждать, захрапел.
Но умные люди время на сцене проводят с большой пользой. В Кирове на репетиции сцена прощания длилась так долго, что артист, неравнодушный к партнерше, лежащей в гробу, начал крутить с ней любовь. Пока режиссер что-то нудно объяснял про смерть, в гробу тем временем жизнь била ключом. Роман, начавшийся в гробу, как рассказывают, продолжался 40 лет.
Гробовые хиханьки на сцене – не цинизм артистов, а скорее защитная реакция, инстинкт самосохранения. О чем и свидетельствует доктор Фрейд: «Бессознательное в нас не верит в собственную смерть. Оно вынуждено вести себя так, будто мы бессмертны. Быть может, в этом кроется тайна героизма». И многие другие тайны – тоже.
7
Когда я принялась за эту тему, у меня было подавленное настроение с отзвуками шопеновского марша в душе. Но чем дальше я продвигалась по смертельному коридору, тем сильнее становилось желание отдаться радостям и наслаждениям жизни. Поэтому я спросила законченного жизнелюба Михаила Левитина, поставившего спектакли с чудными названиями: «Нищий, или Смерть Занда», «До свидания, мертвецы», «Хроника необъявленной смерти»:
– Почему вас так тянет смерть?
– Только остро любящий жизнь и остро-творчески постигающий ее человек беспрерывно обращается к теме смерти. Он думает: «Неужели это когда-то кончится?» Кстати, мой любимый поэт Введенский был очень веселым человеком, картежником, бабником, пьющим, богемным, можно сказать аморальным типом, с точки зрения окружающих. Но он писал только о смерти. Я сам не могу понять: почему факт непреложной смерти не побеждает нашу любовь к жизни? И я точно знаю, что когда мне придется умирать, то я обниму жизнь за шею так, что меня будет не оторвать.
«Доктора! Доктора!» – кричат иногда за кулисами, и это совсем не авторский текст. Жизнь, как медик, заполняет свою историю болезни:
– актер Менглет играл с двусторонним воспалением легких, температура 40;
– актер Домогаров на сцене потерял сознание;
– актриса Линдт сорвалась с трехметровой высоты на репетиции и разбилась;
– актер Андрей Панин на репетиции врезался в декорацию и раскроил лоб;
– актер Невинный провалился в люк, перелом ребер;
– актер Козлов упал с высоченной декорации, разрыв селезенки…
Театральный врач – единственный свидетель уникальных проявлений актерской профессии и невидимых миру слез. В советские времена многие труппы позволяли себе держать в штате медицинскую единицу, что европейский театр считал для себя непозволительной роскошью. С наступлением же перестройки на штатном враче в наших театрах стали экономить, хотя надобность в нем не отпала. По-прежнему человек в белом халате и с чемоданчиком приходит к служебному подъезду театра с одним вопросом:
Доктора вызывали?
Мхатовский доктор был артистом – Высоцкого рвало кровью – Миронов полетел в оркестровую яму – Диагноз через штаны – Последний спектакль Балтер – Лавров пал жертвой кота – Милый друг без чувств – Театр одного доктора1
Так нужен доктор за кулисами или нет? В архивах МХАТа значится, что одним из первых в новый театр Владимир Немирович-Данченко пригласил врача по имени Румянцев Николай Александрович. Было ему 28 лет, и, что интересно, выступал он в театре в двух ролях – собственно доктора и еще актера. Оклад ему положили по тем временам неплохой – 600 рублей. Судя по всему, этот доктор-артист после революции эмигрировал, так как скончался в Нью-Йорке в 1948 году. Отцы-основатели Художественного, приглашая в театр медика, знали, что делали, – актеру доктор не менее важен, чем режиссер.
– Только тогда, когда я попал в театр, я понял, чем артисты отличаются от людей всех остальных профессий, – признается штатный врач МХАТа с 10-летним театральным стажем Сергей Тумкин. – От всех остальных людей что требуется на работе? Держать себя в руках. Сдерживать эмоции. А актеры тренируют свои эмоции и возбуждают нервную систему каждый божий день.
Не говоря уже о том, что выходят они на сцену, в отличие от других людей, в любом состоянии.
– Так, как в тот день, Володя не играл эту роль никогда – ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», – а по тонкому лучу через пропасть. Он был бледен, как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});