Только когда мы вдвоем (ЛП) - Лиезе Хлоя

Мой взгляд скользит от Рена через всю комнату и останавливается на маме. Она устроилась на диване и играет в карточную игру с родителями Райдера и Акселем.

— Эй, — зовёт Райдер. Я смотрю на него, и моё сердце бьётся вдвое чаще.

Когда он делает шаг ближе, я едва не налетаю на ёлку.

— Полегче, — его взгляд оценивающе скользит по мне. — Ты за ужином налегала на глинтвейн?

Я пихаю его.

— Я трезвая, Сасквоч.

— Не похоже, — выносить его взгляд слишком сложно, так что я поворачиваюсь и смотрю на ёлку.

— Немного национальной гордости? — ветки усеяны сотней крохотных флагов Швеции. Гномы, твёрдые имбирные прянички разных форм и плетёные игрушки из соломы. Это выглядит идеально.

Райдер улыбается, потягивая горячее пряное вино из кружки, и ничего не говорит. Я привыкла к его молчанию, но сейчас оно ощущается иначе. У этого молчания есть некий вес, от которого мне становится нервно.

— Ваш дом — это дитя любви Вест-Элма и Икеи8, — выпаливаю я. — Твои братья и сестры — забавные, умные и гостеприимные. Твоя семья выглядит как шведская рождественская открытка. Твоя мама приготовила лучшую еду, что я ела в своей жизни. Она кулинарный гений и супермодель. Прямо Джулия Чайлд, помноженная на Клаудию Шифер. Да её скулами можно сыр нарезать.

Райдер едва не давится напитком, затем поднимает руку и вытирает губы.

— Иисусе, Уилла. Как тебе вообще приходит в голову половина того дерьма, что слетает с твоего языка?

— Выпаливать бред — это мой духовный дар, так говорит мама, — мой взгляд находит ёлку, восхищаясь ей, как бы это меня ни терзало. У них такой дом, такая сплочённая семья. Я знаю, их изобилие никак не связано с моей недостачей, но такое чувство, будто на открытую рану бросили четвертинку лимона.

Райдер сжимает мой локоть, отчего дыхание застревает в моём горле.

— Уилла, я хочу поговорить. Мы можем отойти в уединённое место?

Я резко поворачиваю голову в его сторону.

— Зачем?

Его ладонь приглаживает бороду — новая привычка, появившаяся, когда его адские волосы на лице выросли до уровня «выживальщик глубоко в лесу».

— Ну, если я тебе скажу, это противоречит самой сути разговора наедине.

— Тогда скажи здесь и забудь про уединение.

Райдер вздыхает, закрывает глаза, затем медленно поднимает веки. И вновь его радужки цвета ярко-зелёной травы раздражают меня. Они слишком красивые. Весь этот вечер — одно сплошное прекрасное наложение на мою реальность.

— Ладно, — он ставит своё вино на боковой столик и подходит ближе, проводя ладонями по моим рукам и сжимая их, когда я пытаюсь попятиться. — Я хочу перемирие. Прекращение огня.

— Чего?

— Я больше не хочу быть друзьями-врагами.

— Ч-чего ты хочешь? — мой голос охрип. Я звучу так, будто мои трусики насквозь промокли, а кружево лифчика опалится от горящей кожи, ибо это факт.

Ладонь Райдера накрывает мой подбородок, большой палец гладит линию челюсти.

— Я хочу тебя.

— Я у тебя есть, — я сглатываю. — Я здесь.

Райдер качает головой.

— Не так, как это было. Я хочу большего. Я хочу всего.

— Я... я так не делаю.

Он хмурит лоб.

— Не делаешь чего?

— Я не вступаю в отношения. Встречаться — это не для меня. Я должна сосредоточиться на футболе и завершении учебы, а потом на переезде туда, где меня захочет видеть профессиональная женская сборная. Привязываться к кому-то здесь — это рецепт катастрофы... — мой голос обрывается, когда его большой палец рисует круги на коже за моим ухом. У меня глаза едва не собираются в кучку, когда он опускается ниже по моей шее.

— Хм, — Райдер делает шаг ещё ближе, и наши тела прижимаются друг к другу. Каждая жёсткая грань его тела, каждая впадинка и изгиб моего. У меня вырывается маленький жалкий писк. Его труба в штанах уже наполовину встала, прижимаясь к моему животу. — Жаль, — тихо говорит он.

Он собирается сделать шаг назад, я это чувствую. Прежде чем он успевает это сделать, я сжимаю его рубашку в кулаке, комкая этот мягкий материал, мечтая завернуться в него. Мечтая содрать рубашку с его тела и постелить под нас как одеяло, когда он меня наполнит.

— Н-но я могу подумать о расширении параметров нашей дружбовражды.

Тело Райдера замирает.

— То есть, ты хочешь меня просто... для секса, — тихо говорит он. — Просто трахаться.

Слова простые, но его голос будто сотрясает мои рёбра и с оглушительным грохотом приземляется между моих ног.

— Да, — шепчу я.

Его большой палец не останавливается, скользя по моим обнажённым ключицам. Я хочу, чтобы он куснул меня там. Я хочу, чтобы он опять закинул меня на плечо и запер нас в своей комнате. Мне надо, чтобы он сорвал мою одежду, пригвоздил меня к стене и вбивался в меня, пока мои леггинсы спутались на коленях. Я хочу от него гадких, развратных вещей.

Губы Райдера опускаются к моему уху, пока моё тело как будто переходит из твёрдой формы бытия в жидкую.

— О чём ты сейчас думаешь?

Я шумно сглатываю.

— О грязном. О вещах, о которых я вообще думать не должна.

Его тихий смешок вибрирует на моей коже.

— Выражение твоего лица на это и указывало.

— Эм, — это звучит с придыханием и как-то слабо. Я ищу что-нибудь, что укрепит мою молекулярную структуру, что придаст стали моему позвоночнику и прогонит эти мягкие, смутные чувства подальше от моего разума. Но я ничего не могу найти.

Его ладонь огибает моё плечо и проходится по каждому позвонку спины. Это кажется непристойно сексуальным.

— Значит, мы в тупике.

— Н-нет, мы не в тупике. Ты хочешь меня, я хочу тебя, — я подаюсь навстречу его касанию, с удовлетворением наблюдая, как он шипит и отстраняет свой пах. — Я это почувствовала.

— Это не означает, что он получит желаемое.

— Итак, теперь мы в третьем лице говорим о трубе в твоих штанах...

— Саттер, помоги мне Господь, — он сжимает свою переносицу и глубоко дышит.

— Да брось. Мы можем это сделать. У нас больше не будет совместных пар, мы не будем видеться, если не выкроим время. Мы можем быть приятелями по траху.

Райдер вздрагивает, когда я говорю это. Я осознаю, что произнесла что-то, чего он не хотел слышать, но мне больше нечего сказать. Хотелось бы мне дать Райдеру то, чего он желает, но я не могу. Я не могу обречь себя на разбитое сердце. Я не могу быть уязвимой, когда вот-вот пройду через худший этап своей жизни и попрощаюсь с мамой. Я не могу отколоть от своей души ещё один осколок и отдать кому-то лишь для того, чтобы попрощаться и с ним тоже.

— Лесоруб, если я могла бы дать это кому-то, то это был бы ты. Но я не могу.

Его лицо напрягается. Одна огромная ладонь ложится на мою талию.

— Дала бы мне что?

Я привстаю на цыпочки и целую его прямо над бородой, шепча:

— Всё.

Трусость. Уилла — трусливый лев. Я ускользаю и присоединяюсь к маме на диване, переплетая наши руки. От неё пахнет маслом мяты и ванильным мороженым.

Она мягко похлопывает меня по бедру.

— Как поживает моя девочка?

Я улыбаюсь ей и целую в щёку.

— Нормально. Как ты?

Мама улыбается и отворачивается ровно настолько, чтобы положить карту, которая, похоже, обеспечивает победу. Она торжествующе вскидывает кулак, вызывая беглое воспоминание об её присутствии в моей футбольной карьере. Это всё ударяет меня в грудь с силой отбойного молотка. Как мама кричала на трибунах, высоко подняв кулаки. И тот пронзительный свист, который пронзал вечерний воздух. Я всегда его слышала. Я всегда знала, что она там и подбадривает меня.

Что я буду делать, когда не смогу больше её слышать? Как мне знать, что она всё ещё где-то там?

— Ты всегда будешь знать, Уилла, — шепчет она, похлопывая меня по сердцу. — Я прямо здесь, навеки. Прислушайся и услышишь. Обещаю.

***

Мама умерла в день Нового Года. Накануне вечером мы смотрели по телевизору опускание новогоднего шара на Таймс-сквер, свернувшись рядом под одеялами. Большую часть дня она была тихой, много смотрела в окно. Она держала меня за руку и просила петь ей колыбельные, которые она пела мне в детстве. Я делала ей массаж с её любимым ванильным лосьоном, растирала ноги, когда она говорила, что они замёрзли. Она не была голодна. Она облизывала губы и просила бальзам для губ, но не пила, когда я подносила ей кружку с трубочкой. Я знала, что это говорит о приближении прощания. Но я не знала, что оно уже настолько близко. Не думаю, что кто-либо знал.