Джин с Толиком - Анатолий Горбов

Еще тогда Свин понял, что Лешичу неплохо было бы дать свободу действий, что он и сделал, когда занял место Зулу. Круг интересов Лешича не ограничивался одной химией – он давал бесценные советы в вопросах организации бизнеса, осуществления надзора и даже разработал действенную тактику общения с коррумпированными полицейскими и чиновниками.

Он изобретал новые наркотические препараты, и практически все пробовал на себе – при всем своем высокоразвитом интеллекте Лешич был бесконечно жаден до кайфа. Торчал он постоянно – и, сгорая в этом адовом огне, генерировал гениальные идеи.

Свин надеялся, что химика хватит еще хотя бы на три года – но ошибся. Когда Лешича нашли холодным в его лаборатории, толстяк чуть не плакал – он успел привязаться к этому чудаку и, по-своему, даже полюбить.

Кроме того, за последние полгода прибыль от сбыта наркоты увеличилась почти на 40%, а это были огромные деньги. И весь этот прирост был организован и осуществлен именно Лешичем. Теперь этот завоеванный прирост будет потихоньку уменьшаться – кое-что переймут конкуренты, кое-что устареет и отомрет само. Жизнь не стоит на месте…

Свин перезвонил дяде Лешича и договорился о новой встрече. Встреча состоялась в людном месте на набережной Дона, и подтвердила худшие опасения Бориса Михайловича. Его шантажировали. Дядя Алексея, Вадим, был ненамного старше своего племянника, и некрасивыми, темными, как зрачки, глазами, производил ощущение неприятного человека. Человека, который своего не упустит.

Он и не упустил. Сказав, что у него есть о-о-очень интересный фильм, который был обнаружен в отошедшей ему по наследству от племяша видеокамере. Фильм этот стоит полмиллиона евро и ни центом меньше. Посмотреть? Утром деньги – вечером просмотр. О чем хоть фильм? О, он – будьте уверены – того стоит! Но анонса не будет. Единственное, что дядя согласился указать в дополнительных сведениях – это то, что снято видео было в День независимости США, 4 июля этого года.

Когда была произнесена дата съемки, Свин почувствовал себя выброшенной на берег рыбой – он дважды судорожно вдохнул, но воздуха все равно не хватало. Именно с этим днем было связано одно из самых главных событий последних лет, а может быть – и всей его жизни. Именно это событие нельзя было афишировать ни в коем случае. Это было, мягко говоря, очень опасно.

Похоже, от Вадима не укрылась столь явная заинтересованность лысого толстяка, и в его белесых глазах начало проскальзывать сожаление об озвученной величине гонорара. Но, закуривая сигару Montecristo (Свин это узнал по оставленному сигарному банту, такие же вонючки курил его адвокат Юровский, он еще говорил, что это любимые сигары… как его? а, Хичкока!), алчный дядя зацепил взглядом троицу охранников наркоторговца, и его денежный аппетит заметно притупился. Во всяком случае, пока.

В связи с тем, что Свин соврал, будто на сбор денег необходимо какое-то время, встречу с просмотром видео и последующим его выкупом назначили на среду, 23 ноября. Провести ее решили в людном месте, и хитрый толстяк предложил кафе «У Рыцаря». На что Вадим, выпустив густой сигарный дым в лицо Борису Михайловичу, улыбнулся, и выбрал одну из сетевых кофеен в центре. Свин должен был прибыть туда без охраны к часу дня, с дипломатом купюр по 100 евро.

Свин даже не был зол, когда шел к своей машине. Он был напуган.

Сон был ярким и четким, словно жизнь без наркотиков. Мы что-то делали с Ирой за одним столом – причем, стоя. Друг напротив друга. То ли пельмени лепили, то ли деловые бумаги разбирали и разговаривали. Это совершенно не важно. Она случайно меня задела, и я в шутку бросил:

– Грубиянка!

Она заканчивала фразу и не сразу среагировала, и только через целых 3, а то и 5 секунд деланно возмущенно воскликнула:

– Я грубиянка?! – и бросилась за мной, вокруг стола с твердым намерением отшлепать. Я, убегая и давясь от смеха, успел припомнить ей эту паузу:

– Нет!!! Ты – тугодумка! – и рванул в другую комнату. Она догнала меня там, мы обнялись – как-то чересчур нежно, но совсем не как любовники, хоть и целовались – или я просто слизывал ее слезы? Она с болью в голосе произнесла:

– Ты моя шишка. Мне хочется больше уделять тебе внимания, и жалеть. Потому что сам ты себя жалеть не можешь…

Я подумал, что шишка – это из-за того, что я на видном месте и ей больно от меня. Но узнать правильность моих выводов мне не довелось. Зазвенел будильник. Я проснулся, хотя все еще находился всем своим существом в ее объятиях, безумно ласковых, но при этом абсолютно не сексуальных. Было ясно, что чувства переполняли и ее. Правда, это была не любовь. Точнее, не страсть и не желание, а что-то вроде ответственности за тех, кого мы приручили.

И еще, у нее был какой-то странный акцент – он легко узнавался, был приятен, и его вполне можно было бы вписать в графу особых примет. Акцент делался в каждой фразе – сначала сила голоса нарастала, а с середины фразы с такой же скоростью затухала. Это было, как езда на горках. И на этих горках я бы катался всю оставшуюся жизнь. Даже если во фразе было всего одно слово, состоящее из нескольких слогов, оно тоже подчинялось этому закону, иногда даже казалось, что Ира с ловкостью опытного фокусника делает в слове два ударения, и это было очень мило. Потому, что больше никто не умел так говорить. И потому, что это была Ее особенность…

Пробуждение прошло больно. Разница между нашими текущими отношениями и теми, что были во сне, никак не хотела помещаться в голове. Безумно хотелось позвонить Ирке и начать все заново. Просить прощения, прощать самому, глотать свои слезы и слизывать ее.

Хорошо хоть, вовремя очухался какой-то изначальный хохмач в моей голове, выдувший огромный переливающийся мыльный пузырь с надписью «Недостаток соли в организме?», и тут же громко его лопнул неприличным звуком, разом вернув меня на землю.

Было ясно, что если я начну развивать эту тему, депрессия вернется, и вместо ожидаемого сегодняшнего крохотного шажка вперед я сделаю два шпагатообразных шага назад. А то и вовсе разревусь и убегу в детство…

Глава тридцать шестая. Ах, увольте!

– Вот она, жизнь холостяцкая. Некому даже к черту послать.

Зима отменялась – снова заметно потеплело, на улице все оттаяло. К счастью, прохождение теплого фронта не сопровождалось дождем. По мне, пусть уж лучше мороз, чем плюс 10 с капанием на уставшее настроение и бедные мозги.

Следовать принятому накануне плану я начал уже через полчаса после пробуждения. Трехкилометровая пробежка, зарядка, контрастный душ. После бритья никаких цветочных ароматов – единственно уместная неутолимая свежесть Issey Miyake, воплощенная в его гениальном L’eau D’issey. Овсянка и кофе с сыром на завтрак.