Джин с Толиком - Анатолий Горбов

Во время обеда и очередного маминого короткого рассказа о Ленке из четвертого подъезда, я только и делал, что думал об Ирине Ериной и наших с ней бывших отношениях. В результате этих копаний вдруг отчетливо вспомнил, как однажды спросил у Ирки: «А как правильно пишется твое имя – Е-рина или И-рина?», и она мне ответила: «Правильно – Кулешова!». После этого остатки моего настроения стремительно ухнули в прошлое, и я, насильно что-то дожевав, распрощался и уехал на Пасечников.

Плеер немного помог отвлечься по дороге, но минорную тональность не изменил. Я открыл дверь своей квартиры, и лениво переступил порог – было ощущение, будто что-то забыл сделать. Ощущение, что не нужно заходить домой, а нужно побыть именно снаружи. Даже площадной ветерок потащил меня обратно вместе с дверью – но я оказался сильнее. Махнул рукой – если что-то действительно нужное, вспомню потом.

Джина видно не было, я разделся и нацепил гостевые тапочки, тут же прилипшие к ногам – похоже, они вчера пили Бейлиз вместе с Ириной. Такой десерт на ногах носить не хотелось, и мыть тапки сейчас – тоже. Я в носках протопал в темную гостиную, щелкнул выключателем и пошел открывать форточку дальнего окна. Проходя мимо напольных курантов, которые Ира не стала забирать, я услышал слегка заикающийся, смутно знакомый басок:

– П-привет тебе от С-свина, – я развернулся на голос, и мимо меня, тихонько пукнув в длинном теле глушителя, пролетела свинцовая оса, ранив высохшее тело Густава Беккера и заставив его жалобно звякнуть.

– Ёчики – м-маёчики, впичужили [3]заказик. Ты что-ли, К-Крашанок? – на меня с дивана смотрел дяденька в слесарной спецовке, серьезный, словно пушка в его руке.

Отчего-то стало ясно, что пуля досталась бедному Беккеру, а не мне, именно потому, что я – Крашанок. А вовсе не из-за нетвердой руки или дефекта зрения заикающегося человека на диване.

– Ну? – вот когда понимаешь, сколько стоит последняя минута жизни. Я хотел заказать две, и потолще. И потом повторить, продлить, влюбиться и жениться на этих продажных коротких шлюшках. Впрочем, я их уже любил, и мысленно умолял не покидать меня…

– Не признал? – человек, каким-то образом узнавший меня, начинал проявлять неудовольствие.

У меня было два варианта – врать, или врать изобретательно. Просто врать этому матерому волку было глупо – его серые глаза буравили меня не хуже банковского сканера сетчатки. Чтобы врать изобретательно, нужен был, как никогда, мой дар – но мы с этим слесарем револьверных станков не смотрели в одном направлении, и не прикасались к одной и той же вещи. Я уже начал читать «Отче наш», старательно щипая себя левой рукой за собственный окорочок – в целях улучшения работы буксующего мозга, когда меня осенило…

Глава тридцать третья, про чифирь на брудершафт с киллером

Гвозди бы делать из этих людей.

В мире бы стало гораздо гвоздей.

Точнее, меня одурманило специфичным ароматом пороховых газов.

Запах! Я блаженно улыбнулся, и прикрыл глаза, втягивая результат сгорания великой придумки древних китайцев и автоматически продолжая щипать бедную ногу. Запах окончился очень быстро, а вместо него мой мозг посетила звуковая комбинация без каких-либо интонаций, сложившаяся в несколько простых слов, спасших мою жизнь окончательно: «Дядю Вову не срисовал [4]. Будяк [5]какой-то. Валить [6]его и – валить отсюда».

Прежде чем он приподнял гипертрофированное из-за глушителя дуло своего пистолета, я, все еще с улыбкой, промямлил:

– Дядя Вова? Да я тут шеро [7]недавно запятнал, сейчас и старшего дворника не призна́ю…

– А он мне т-туфту [8]толкал, что пациент – л-лох голимый, филки [9]з-захамничал [10]… – проворчал начало оправдательного приговора киллер.

Такого напряжения мозговых извилин я не испытывал ни на одном невыученном экзамене. Приходилось, пользуясь своими куцыми знаниями фени, одновременно переводить «с», и тут же «на». Из-за этого я тормозил с ответами, и дядя Вова окончательно уверился в том, что голову я поранил существенно, причем в самом уязвимом месте.

Выделение норадреналина организмом велось по принципу «Пятилетку за три дня». Мои короткие волосы были залиты по́том, словно рис на вьетнамских полях. Было страшно наклонять голову – почему-то казалось, что этот бассейн тут же выплеснется и зальет палас. Робко постучавшейся в сознание мысли о том, что поверхность головы выгнута, а не вогнута, вообще никто не открыл – весь остальной мозг боялся. Руки мои не тряслись только потому, что я их вообще не чувствовал.

Откуда мне был знаком голос, особенно заикание, да и лицо этого киллера, я не помнил. Кроме варианта белого пятна ночера пятницы, тринадцатого, в голову ничего не приходило. Когда он предложил мне сигарету, закуривая сам, а я в ответ махнул головой и скрестил руки, этот вопрос окончательно решился в пользу пятницы, ибо Вова, кивнув, продымил кольцами:

– А, ну да, б-была ж у тебя маза [11]з-завязать [12]…

В моей голове откуда-то всплыла фамилия дяди Вовы – Заяц. Я даже нашел в себе силы мысленно улыбнуться способности современного общества эволюционировать (или все же деградировать?) травоядного зверя в матерого хищника. Ведь его показательная фамилия в кличке не отразилась совершенно…

Из тяжелого для меня, по причине языкового барьера, разговора, и непосредственной близости огнестрельного оружия, я узнал, что от смерти Толика Толиковича спасло не то, что он – уважаемый Крашанок. Точнее, не совсем это. Оказывается, Свин, оплативший заказ, сказал, что нужно убрать обычного обывателя, не желающего платить долги.

Голова же Крашанка стоила явно больше, и вообще – убирать авторитетного вора (вор я, оказывается!), было связано с определенными проблемами и решением воровского совета – ну, во всяком случае, для представителей старой школы, к которым дядя Вова и относился.

Решающим фактором, искривившим траекторию первой пули, и отменившим вылет следующих свинцовых подарков, был недостаточный размер гонорара. Чтобы там дядя Вова не рассказывал мне о понятиях…

Я посвятил киллера в подробности недавней автомобильной аварии со свиновским внедорожником, в результате которой я якобы и повредил себе голову, а также обрисовал свои планы взыскать со Свина за базар – не вдаваясь в подробности полученных мной оскорблений. Что-то мне подсказывало, что если бы их действительно услышал Крашанок, то Свин, один раз шлепнувшись на газон, больше бы оттуда не поднялся.