Место отсчета - Николай Басов

— Они тебе нравятся, да? Они кажутся тебе милыми, благородными врагами... Я уже слышал это от Пестеля, пока его панцирные шакалы чуть на кусочки не разорвали.

— Пурпурные — враги, безусловно. Но не обвиняй понапрасну. Если позволишь так себя задуривать, то и со своими не поймешь, что правильно, а что...

— Мама, они пираты, разбойники, бандиты. Они пролили не меньше крови, чем саранча!

— Тем более, если они так опасны, нужно очень точно знать, с кем воюешь и чего от них ждать. Иначе вообще не способен будешь сообразить, что делаешь.

— Что делаю? Да просто ловлю их на мушку и жму на гашетку.

— Да, для рядового звучит неплохо. И я бы тебя даже одобрила, если бы ты не вздумал вдруг командовать батальоном или, как это у вас называется... Я вот что хочу сказать. Офицеру, а роль у тебя уже офицерская, хотя и преждевременно по-моему, просто и бездумно давить на гашетку — не положено.

Ростик даже засмотрелся на нее. Он только головой покрутил, когда понял, что продолжения не будет.

— Ладно, я всего лишь хотел узнать, что у вас — порядок. Между прочим, где жена-то? А то я...

— Она во второй хирургии. Знаешь дорогу?

Мама уже успокоилась. Она усмехалась, и Ростик понял, что не он даже заслужил этот монолог, похоже, все эти слова зрели давно и, может быть, совсем по другому поводу.

Дорогу Ростик знал весьма приблизительно, но все-таки решительно поднялся по лестнице на третий этаж, спросил на всякий случай у сестры, занимающейся раненым, который плакал от боли как младенец, и вышел наконец к двери с соответствующей надписью на никелированной табличке.

Здесь народу было еще больше. Раненые лежали в коридорах на солдатских двухэтажных кроватях, выздоравливающих использовали как подручных, и весьма сурово... Увидев Ростика, на него спикировала сестра, которую Ростик неожиданно вспомнил по совместной отсидке в больничном убежище.

— Что вы себе позволяете! Это хирургия, а не...

— Татьяна Федоровна, да мне бы на Любаню пару минут посмотреть, и я сразу уйду.

Тогда она его узнала. А вытолкав на боковую лестницу, вообще смягчилась:

— Все равно в отделении нельзя. Ты постой тут, я сюда Любаню пришлю. Сама найду и пришлю.

Ростиково «спасибо», которое он прокричал в спину сестре, осталось без ответа. Он огляделся. Тут тоже расположились люди, но среди них уже половина шла на поправку, это было ясно даже на взгляд Ростика. И нравы тут царили помягче, кое-кто даже курил.

Пара молоденьких врачей, заляпанных кровью почти по уши, тоже курили у окошка, один другому жаловался:

— Без анестезии, говорит, почти год работаем, и только ты ругаешься! Я ему — хоть бы водки добыл, а то ведь резать невозможно, у них от болевого шока сердце чуть не вылетает. А он мне — ребята поступают на подбор, доктор, молодые, так что режь, не стесняйся, у них сердца крепкие... Не могу я, лучше на скотобойню пойду.

Да, тут тоже были проблемы.

Неожиданно появилась Любаня. Она поцеловала его, поморщила носик, потом еще раз поцеловала, словно заставляя себя привыкнуть к его запаху. Ростик смутился.

— Я так, на минутку. Слышал, у тебя все в порядке.

— В порядке, только... — Она обернулась, посмотрела в коридор за стеклом, откуда только что вышла. — Знаешь, ты иди домой, я пораньше сегодня отпрошусь.

Ростик потянулся к ней, вдохнул аромат волос. Это был мирный, домашний запах. И как хорошо было, что он к нему еще не привык. А можно ли к нему вообще привыкнуть?

— Я буду ждать тебя дома.

— Пойдем, провожу. — Она взяла его за руку.

Они шли рядышком, не разговаривая, продвигались к выходу. Ростик мог бы идти так долго-долго, но лестницы в больнице были хоть и широкие, чтобы носилки вручную разворачивать, но не длинные. И вдруг совсем на выходе возникла какая-то кутерьма.

Ростик выпрямился, поправил свой карабин, шагнул вперед.

Кого-то принесли, и мама его куда-то направляла. Ее голос, чуть резковатый, с решительными нотками, звучал в гулком вестибюле как набат. Но ей возражали, и не менее чем десяток голосов, хотя и не такие решительные.

— И все-таки он будет тут вылечен! — сказала мама. — Он раненый, и не имеет значения...

— Имеет, доктор. Ты же сама знаешь, что имеет, — убежденно прозвучал чей-то бас.

— Здесь распоряжаетесь не вы, любезный, а я, врач по образованию и по должности. Несите! — Она даже слегка толкнула в плечо одного из солдатиков, согнувшегося под тяжестью вновь прибывших носилок.

Солдатики почувствовали впереди некоторое пространство, потопали наверх, к Ростику и Любане, подавшимся в сторону, в угол.

— Мам, что происходит? — спросил он мать, когда она поравнялась с ними, шагая рядом с носилками.

— Борщагова принесли. Он ранен, а его не дают оперировать...

— Он гауляйтером себя объявил, ты знаешь? — негромко проговорил Ростик, но его голос все равно очень отчетливо прозвучал в наступившей на миг тишине.

— Ну и что? Тебя послушать, так мы и пленных немцев не должны были лечить, потому что они враги. А перебежчиков вообще...

Вдруг на верхней лестничной площадке что-то грохнуло. Открылась дверь, и на носилках уже знакомые ребята выволокли полулежащего на локте перевязанного человека. Если бы Ростик не помнил, что эти солдатики несут капитана Дондика, он сам бы под этими лохмотьями и грязными лоскутами, заменяющими бинты, никогда его не узнал.

Капитан вдруг хриплым, тяжелым голосом приказал:

— Стой! — Потом, тяжело дыша, сполз на пол, едва удерживаясь на ногах, шагнул вперед, спросил поднимающихся солдатиков: — Правда, что гауляйтера несете?

— Его, товарищ капитан, — ответил один из передних носильщиков.

Дондик огляделся, увидел Ростика.

— Гринев, дай карабин! — Вот он был настоящим офицером.

— Что вы тут раскомандовались, любезный, — подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.

— Ребята, — попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, — вы подержите ее, только нежно.

— Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!

Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.

— Таисия Васильевна, заклинаю — прости. Но я это сделаю. — Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: — Гринев, так дашь карабин?

— Ростик, не смей! — прокричала мама. — Он его расстреляет!..

Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.

— А, ладно, проблемы пусть с тобой остаются, — решил капитан. — Я у кого-нибудь другого возьму.