ЦУНАМИ - Анатолий КУРЧАТКИН

Нелли посмотрела на Рада. «По Енисею, представляешь?» — говорил ее взгляд.

Сзади подошли тайки-канадки с молодым напарником пожилого гида. Что такое, что-нибудь случилось, почему стоим, заспрашивали они. «Почему стоим?» — это был голос молодого, он наконец-то заговорил.

— Надо идти, — тронул Рад Нелли за плечо. — Скажи ему.

— Надо идти, — повторила Нелли, обращаясь к японцу.

— Но я бы хотел дорассказать вам свою историю, — настойчиво объявил японец. Тоска в его глазах была нестерпимой. — Я бы хотел знать ваше мнение как женщины.

— Вы дорасскажете вашу историю по дороге, — увещевающе сказала Нелли.

Японец многозначительно посмотрел на нее — вы обещали, выразилось в его исполненных тоски глазах, — повернулся и двинулся по мосту к краю расселины, где стоял и ждал их, с выражением тревожного недоумения на лице, пожилой гид.

— Не отходи от меня, — жарко прошептала Нелли на ухо Раду, прежде чем тронуться вслед за японцем.

Соступив с моста, едва дождавшись, когда Нелли окажется на земле, японец тут же пристроился к ней.

— А когда моя жена умерла, — заговорил он, словно в его рассказе не было никакой паузы, — выяснилось, что она всю жизнь вела дневник.

— Как Сэй Сёнагон, — проявила знание японской классики Нелли.

Японец, не ждавший от нее реплики, сбился. Мгновение он молчал, потом отрицательно помахал рукой:

— Нет, она не Сэй Сёнагон. Она вела дневник, чтобы писать там о своих любовниках. Она записывала, как с кем познакомилась, а главное, как с кем она занималась любовью. Очень подробно. О каждом оргазме. У нее было пятьдесят три любовника. И всех своих любовников она сравнивала со мной. Лучше меня было только трое, и это может служить утешением, но все же слишком слабое утешение, как вы полагаете?

Нелли, видел Рад по ее лицу, принялась судорожно искать в себе ответ на его вопрос, но вопрос оказался риторическим. Ответа японцу не требовалось.

— Несколько раз она записала, — продолжил он, — что хотела бы убить меня, чтобы быть свободной. Она даже обдумывала способы, как это сделать, но не решилась, потому что лучше меня были всего лишь трое, и, кроме того, она боялась остаться без средств к существованию. И вот я жив, а ее нет, но я не могу считать это жизнью. Я сижу на транквилизаторах, а разве это жизнь, когда зависишь от таких лекарств? Я работал в хорошей фирме, а теперь у меня нет работы, я потерял ее, и мне ничего не остается делать, как ездить по миру, пока есть деньги. А что будет, когда они кончатся, я не могу даже думать. Я сейчас думаю о том, что нам предстоит прогулка на слонах. Как вы полагаете, это не опасно — кататься на слонах?

Нелли беспомощно взглянула на Рада: что отвечать? — но Рад даже не успел подать ей никакого сигнала, — японец уже вновь говорил сам:

— Я полагаю, что в моем положении чем опасней, тем лучше. Моя жена вела, по сути, очень опасную жизнь. Мне иногда кажется, что она была права. Мы все так или иначе обманываем друг друга, зачем мелочиться? — надо обманывать по-крупному. Как вы полагаете? Она получала от жизни удовольствие, обманывая меня, я обманывался, считая, что она мне верна, и тоже жил в свое удовольствие. Мы оба получали удовольствие — обманывая и обманываясь. Люди не могут не обманывать друг друга. Обман — основа человеческой жизни. Обман и насилие. Они идут рука об руку. Непременно. Смотрите, она хотела убить меня. Полагаете, потому что я ей мешал? Чепуха! Она хотела убить меня, потому что обман другого — это своеобразная власть над ним, а она хотела властвовать надо мной беспредельно.

А беспредельная власть — это власть над чужой жизнью. Обман, если он ничем не обуздывается, непременно переходит в насилие.

Мост уже давно остался позади, тропа теперь неуклонно карабкалась вверх, а японец, не прерываясь, все продолжал делиться с Нелли открывшейся тайной своих подлинных отношений с женой. Нелли уже изнемогала под грузом его повествования, она уже согнулась под ним в три погибели, — пора было прийти ей на помощь.

Рад, следовавший по тропе за Нелли с японцем, отставая на какие-нибудь полшага, втиснулся между ними, подтолкнул Нелли вперед и, заглядывая японцу в его исполненные тоски глаза, проговорил:

— Слушайте, дружище, вам не кажется, что вы злоупотребляете вниманием моей подруги? Я бы тоже хотел ее внимания, а оно отдано вам. Мне это уже не нравится.

На изможденном лице смолкшего японца появилось выражение словно бы угодливого согласия с заявлением Рада. Похоже, он ждал вмешательства с его стороны в свой рассказ даже ощутимо раньше.

— Виноват, виноват, — забормотал он. — Я не хотел. Это случайно. Я не претендую на вашу подругу, что вы.

Он отстал от них, и Рад с Нелли оказались впереди всей группы, исключая пожилого, который все так же указывал путь своей обтянутой тугим пиджаком спиной.

— Может быть, ты напрасно так с ним… — Нелли подбирала слово, — невежливо? У человека умерла жена…

— Она умерла, оставив дневник, — уточнил Рад.

— Да, вот именно. У человека такая история… — В голосе Нелли звучало чувство вины.

Рад приостановился.

— У тебя нет никаких похожих историй? Нелли вслед за ним приостановилась тоже.

— Хочешь знать? Я тебе расскажу. Я тебе расскажу, ты нарвался.

Рад молчал. Его вопрос отнюдь не был рассчитан на то, чтобы добиться от нее откровений, подобных откровению японца. Он вовсе не хотел знать ее историй!

Нелли, не дождавшись от него ответа, двинулась по тропе дальше, и он тоже стронул себя с места.

— А почему он решил обратиться ко мне, а не к тебе? — спросила Нелли чуть погодя.

— Потому что ты женщина. Что за интерес рассказать это все мужчине. А женщине — будто взять реванш за то, что с ним случилось.

— А может быть, ему все же нужен был от меня какой-то совет?

Рад усмехнулся.

— Ну подойди, дай.

— Ой, нет! — воскликнула Нелли с испугом. — Он на транквилизаторах, ты понял? — перейдя почему-то на шепот, произнесла она потом. — Вот он почему такой странный.

— Да, на транквилизаторах, понял, — подтвердил Рад.

— Я транквилизаторов не принимаю, — словно оправдываясь, произнесла Нелли через паузу. — Но я, знаешь, тоже испытываю потребность тебе рассказать…

Рад промолчал снова. Если он был обречен на повешение, это не значило вить себе веревку собственными руками.

Деревня, что была конечной целью маршрута, открылась неожиданно. Спустились в очередную лощину, одолели очередной подъем, вошли в рощу далеко отстоящих друг от друга лиственных деревьев с раскидистыми густыми кронами, дававшими плотную тень, и вдруг между стволами мелькнуло что-то откровенно рукотворное, а там — еще, деревня стояла прямо в лесу, между деревьями, от одного строения не было видно другое.

Их, впрочем, было раз-два и обчелся. Навес на кривоватых столбах под соломенной крышей, с вкопанным посередине длинным столом. Другой навес, но в виде круглой беседки, лишь без перил. Две тростниковые хижины, одна побольше, другая поменьше. Возле той, что поменьше, — тростниковый киоск с традиционным набором товаров магазинчика на автозаправке, но победнее, поодаль — торговый ряд с прилавками на две стороны и над обрывом — туалет на две кабинки. Туалет в отличие от всех прочих построек был бетонный и, резко диссонируя с ними, смотрелся пришельцем из мира, чуждого и враждебного всему окружающему. То здесь, то там видны были пестрые коричневые куры, бродившие в поисках еды, валялись в тени, вывесив языки, две собаки.

— Пожалуйста, можно зайти, — показал Раду с Нелли пожилой гид на закрытую дверь в хижину, догадавшись по их жестам, что они обсуждают возможность проникновения внутрь.

Рад толкнул дверь — она оказалась не заперта и легко отошла внутрь. Внутри было сумеречно, и было бы совсем темно, если бы сквозь стены, в щели между тростником, не проникал свет. И еще внутри было поразительно пусто: никакой мебели, разве что посчитать за мебель что-то вроде сундука или большого ящика у одной из стен, покрытого куском темной материи. Еще стояло несколько глиняных корчаг рядом с дверью — и это все. Прямо посередине хижины на земляном полу, играя красным жаром углей, тлел костер с двумя торчащими из него наружу полуобгоревшими поленьями, на круглой металлической треноге над костром стоял котел с поварешкой внутри, в котле с неспешной вальяжностью пофукивало какое-то кашеобразное варево.

Один за другим все трое они вышли обратно на улицу — после убогости хижины открытый солнечному свету земной мир, прошитый колоннами стволов, словно бы подпирающих собой зеленую шумящую крышу над головой, показался воистину храмом.

— А почему хозяева соглашаются, чтобы к ним в дом заходили? — спросил Рад у гида.

Гид чуть замялся.

— Мы им платим, — сказал он потом. — Вы можете что-то купить на память, — махнул он следом в сторону торгового ряда.