Легкая голова - Ольга Славникова

— Мой народ меня подводит, — произнес социальный прогнозист с достоевским надрывчиком и тугими глотками опорожнил невидимый стакан. — Народ виноват. Только доказать ему этого нельзя. В начале перестройки пробовали, обломались, перешли на концепцию виновности властей. А на Западе что, лучше? Там у обывателя замылены мозги почище, чем у нас при совке. Ничего не желают знать, кроме подтверждения своих комфортных штампов. Свобода, свобода! Никакой свободы нет без свободомыслия, без умения думать собственной головой! Нигде нет! И вообще свобода штука некомфортная, пора бы это усвоить дорогому Индивиду Обыкновенному!

— Ой, ой! Вашему ли ведомству вещать о свободе, — иронически прокомментировал Максим Т. Ермаков.

— Вы, Максим Терентьевич, тоже мыслите дешевыми штампами, тридцать седьмой год и все такое, — нагло парировал социальный прогнозист. — Свобода суть материал, с которым мы работаем. С позиции наших исследований, свобода — часть биохимии живых существ под названием причинно-следственные связи. Узор их роста чрезвычайно странен для человеческого взгляда. Осознаваемые нами иерархии — вовсе не несущие конструкции для этих многомерных вьюнков, это всего лишь решетка мутного окна, в которое мы на них смотрим. Причинно-следственные связи могут зацепиться, как вьюнок, равно за олигарха и за дворника. Вас они уже оплели колтуном, потому что не могут двигаться дальше и оборачиваются вокруг препятствия снова и снова. Понятно, что вы их на себе не чувствуете. Вам кажется, будто злые дядьки с удостоверениями все вам врут, пистолет зачем-то подсунули…

— Вот уж не надейтесь, что я поэтому вас посылаю подальше! — перебил Максим Т. Ермаков разговорившегося и, возможно, все-таки пьяного социального прогнозиста. — Думаете, стоит меня убедить, и я стану сотрудничать? Да знаю я, что вы не врете. Знаю. Мне это приходит в голову. Вы должны понимать, в каком смысле. Приходит. Заплывает, то есть, само…

— Ну, ну, расскажите, — подбодрил Максима Т. Ермакова вдруг ставший ласковым и внимательным государственный головастик.

Максим Т. Ермаков осекся. Он вдруг осознал, что зашел слишком далеко. Нет, прав деда Валера, надо срочно жениться.

«Так чего же я жду?» — спросил сам себя Максим Т. Ермаков.

Телефон он просто сунул в карман, нажав на отбой. В глухих от ковролинов офисных коридорах было пусто и душно, основная масса сотрудников уже успела вырваться на волю, немногие запоздавшие томились в ожидании лифтов, в сухом и пыльном солнечном луче, делавшем человеческие фигуры похожими на мутные стеклянные бутылки. Максим Т. Ермаков живо ссыпался по лестнице на два этажа. Он решил, что если пацан еще не умер, то Маленькая Люся уже убежала в больницу, а если с пацаном все, то вряд ли она торопится домой.

Маленькая Люся обнаружилась в секретарском предбаннике: утлая фигурка, одно плечо выше другого, лопатки торчат из спины, будто черепки разбитого горшка. Она поливала какое-то подгнившее растение цвета вареной капусты, все лила и лила из стакана дрожащую струйку, не обращая внимания на то, что вода в цветке уже надулась и течет на подоконник. Другие растения в предбаннике тоже имели вареный капустный оттенок. «Ну чего я так волнуюсь? — спросил себя Максим Т. Ермаков, у которого в голове стало как в облаке. — Да так да, нет, значит, нет».

— Максик? — Маленькая Люся обернулась, продолжая лить дрожащую водицу себе на юбку.

Выглядела она на удивление неплохо. Косметика наложена аккуратно, плотно, скулы нарумянены так, что похожи на новогодние лампочки. Максим Т. Ермаков подумал, что примерно в такой стилистике гримируют покойников в морге. И одета Люся была в новые вещи, атласная блузка в мелкий, как болячки, бордовый цветочек хранила помятости магазинной укладки. Вот никто, ни один нормальный мужик, не бросил бы на это трагическое пугало заинтересованного взгляда. А Максим Т. Ермаков, будто долбаный сексуальный маньяк, пожирал глазами просвет между двумя гранеными пуговками, где дышала крошечная родинка.

— Привет, Люсь, я мимо шел, смотрю, ты еще у себя, — соврал он, хотя обоим было известно, что мимо предбанника по пути из офиса Максим Т. Ермаков идти никак не мог. — Как я вышел на работу, мы еще не говорили толком. Как дела, Люсь?…

Маленькая Люся не ответила. Она медленно отвернулась к окну, за которым гигантские мутные хрустали соседних офисных центров начинали потихоньку наполняться электричеством и чистое небо ясных осенних сумерек было совершенно ледяное.

— Как Артем? — спросил Максим Т. Ермаков перехваченным голосом, хотя и без вопроса все было ясно.

Снова молчание. Максим Т. Ермаков глубоко вздохнул и оскалился. Было что-то невыносимое, невозможное в том, как Маленькая Люся, сгорбившись, водила по подоконнику пальцем. За окном шустрые машинки, поводя электрическими усами, разбегались с автостоянки, в предбаннике сгущались сумерки, в сумерках становились видны белые предметы, и все белое казалось намыленным.

— Ты думаешь, что с Артемом вышло так из-за меня, — произнес Максим Т. Ермаков, со скрипом вкручивая кулак в ладонь. — Думаешь, не можешь не думать. Если бы я тогда застрелился… Но не факт. Мы, может, и не были с ним связаны, понимаешь меня? И я тебе честно скажу: не застрелился и не собираюсь. Но я не знаю, что теперь сделать для тебя, Люсь… Вот все, что хочешь! — Тут Максим Т. Ермаков набрал в грудь воздуха по самый подбородок и выпалил: — Вот хочешь, женюсь на тебе!

Маленькая Люся вздрогнула. «Ладно, сейчас обернется, посмотрю ей в глаза», — скомандовал сам себе Максим Т. Ермаков и посмотрел. Глаза у Маленькой Люси были точь-в-точь как у товарища Румянцевой: мягкого, пасмурного, серого цвета, какими бывают облака перед дождем.

— Хочу, — просто сказала Маленькая Люся и улыбнулась, дрожа всем крошечным личиком, точно отражение в воде.

Они поехали к Люсе немедленно. Максим Т. Ермаков вел «Тойоту» словно в перевернутом пространстве, в странном зазеркалье, где все приближалось и одновременно удалялось, автомобили вокруг двигались так, будто дети тащили их на веревочках, и гудели Максиму Т. Ермакову, когда тот перестраивался из одного дерганого ряда в другой, такой же. Не иначе как покровительство свыше уберегло их от ДТП. По дороге они растеряли всех социальных прогнозистов, следовавших на двух, не то на трех, похожих на старую мебель, советских автомобилях: не сумев подстроиться под новый стиль вождения Максима Т. Ермакова, спецкомитетчики застряли в пробках. Да и кто бы сумел? Надо было быть полным психом, чтобы повторить передвижения «Тойоты», скакавшей в транспортном потоке, точно шашка, устремившаяся в дамки.

Путь их, как ни странно, лежал на Малую Дмитровку. Они проехали глубокую арку, еле освещаемую лампочкой в железной птичьей клетке, и оказались в старом дворе, где деревья, в коре, как слоновья шкура, достигали черными ветвями верхних этажей. Подъезд поразил Максима Т. Ермакова своей громадной гулкостью, каким-то пустым постаментом в нише, на котором помещалась банка с рыжей водицей и размокшими окурками, — а двустворчатая дверь квартиры, которую Маленькая Люся отпирала дребезжащими ключиками, была в два человеческих роста. Первое, что почувствовал Максим Т. Ермаков, оказавшись в громадном, темными картинами увешанном коридоре, был резкий запах лекарства. В следующую минуту Люся уронила на пол сумку и ключи и прильнула к нему, так что он ощутил сквозь блузку и глуповатый чепчик бюстгальтера ее тугое маленькое сердце, бившееся на два такта, и снова на два такта, так что в этом шумном биении не оставалось ни секунды что-нибудь сказать.

Это была очень длинная ночь, какими всегда бывают первые ночи любовников. Иногда они оба погружались в недолгую дрему, и тогда молекулы, составлявшие их опустошенные тела, роем поднимались в воздух, будто бесчисленные белесые мошки. Социальные прогнозисты в припаркованном у мусорных баков, чем-то родном этим зеленым бакам, зеленом «Москвиче» видели в окне поднадзорной квартиры что-то вроде школьного опыта по химии: посвечивание, волокнистые дымы, заполняющие, будто свернутая вата, некий округлый объем, похожий на колбу. Был момент, когда Максим Т. Ермаков очнулся рядом со спящей Люсей, скомкавшей на грудке влажную простыню, и увидел, что тело ее словно бы густо напудрено, и частицы пудры витают в воздухе. Еще он запомнил в изголовье дивана, на покоробленной бумажке, стакан с остатками чая, с куском разбухшего рыжего лимона; в креслах, на полу — горы клочковатых плюшевых игрушек, таких громадных, что они относились, скорее, к мягкой мебели, загромождавшей комнату. Два, а может, и все четыре раза любовники сонно шлепали в душ. В длинном узком помещении эмалированная ванна, по металлоемкости равная, пожалуй, небольшому броневику, усиливала звук воды до гула горного потока, а на сушке у голого черного окна висели давно пересохшие детские вещи, ставшие там настолько маленькими, что разве двухлетнему пришлись бы впору. Пожалуй, все, кроме этих сморщенных одежек, напоминавших рукавички, было в квартире преувеличенно большим, в полторы, а то и в две натуральные величины; когда посередине бесконечной ночи Люся, в поисках какого-то своего дамского крема, включила люстру, радужные отсветы ее подвижных хрусталей на высоченном потолке напомнили Максиму Т. Ермакову планетарий.