Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

14.8 …рыжие ресницы, опущенные ниц… —

Образ выводится из Тютчева – как из отдельных лексических компонентов, так и из общей атмосферы его стихотворения, посвященного плотской любви:

Люблю глаза твои, мой друг,С игрой их пламенно-чудесной,Когда их приподнимешь вдругИ, словно молнией небесной,Окинешь бегло целый круг…

Но есть сильней очарованья:Глаза, потупленные ницВ минуты страстного лобзанья,И сквозь опущенных ресницУгрюмый, тусклый огнь желанья.

(«Люблю глаза твои, мой друг…», 1836)

14.9 C. 30. Зверобой —

горькая крепкая (30°) настойка, приготовленная на одноименной траве; у Высоцкого: «Сидели пили вразнобой / „Мадеру“, „старку“, „зверобой“» («Случай на шахте», 1967).

14.10 Корчи —

судороги, весьма болезненные сокращения мышц или даже конвульсии; встречаются в поэзии – например, у Сологуба: «Пусть мучительные корчи / Изломают жизнь мою…» («Я дышу, с Тобою споря…», 1921).

14.11 Царица небесная… —

См. 6.5.

14.12 А там, за Петушками… <…> там в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. —

«„За Петушками“ находится деревня Мышлино, в которой жила первая жена Венедикта Ерофеева – Валентина Зимакова с их сыном Венедиктом» (Ерофеев В. Письма к сестре // Театр. 1992. № 9. С. 124). Венедикт Ерофеев-младший родился 3 января 1966 г., таким образом, данному персонажу поэмы около трех лет. В мемуарах о писателе есть замечание: «Ребенка своего Бенедикт [Венедикт Ерофеев] называл „младенец“ – так это и повелось. Он ужасно его любил, но не показывал впрямую» (Любчикова Л. [О Вен. Ерофееве]. С. 81). Сам Ерофеев писал о сыне: «Младенец растет, ему уже 1344-й час, он толстый и глазастый, как все малыши, но ни на одного из них я еще не глядел с таким обожанием, как на этого <…> Надо отдать ему справедливость, недели две тому назад он понял, что улыбки больше ему к лицу, и он расходует теперь на них большую часть своего досуга» (Ерофеев В. Письма к сестре. С. 125).

Хоромы (устар.) – красивое и комфортное жилье; у Некрасова есть: «Да как глянул я вдруг на хоромы ее…» («Огородник», 1846). Судя по воспоминаниям друзей Ерофеева, хоромы были если и не вшивыми в прямом смысле слова, то вшивыми в переносном и, точно, дымными, ибо в них имелось сразу две печки: «Мы с Тихоновым тоже побывали у них [у Ерофеевых] в деревне Мышлино, где жила Валя <…> с „пухлым младенцем“. Изба была какая-то темная, мрачная, холодная. Новую избу Валя нечаянно сожгла. А в этой, старой, и печка русская была уже нехороша, приходилось топить еще и другой печкой. Труба от нее тянулась через избу в окно. Уюта не было никакого» (Любчикова Л. [О Вен. Ерофееве]. С. 80); «Дом – большой пятистенок с сенями и пристройками для скотины, с сеновалом. Но зимой отапливалась только одна комната, половину ее занимала русская печь с лежанкой. Через всю комнату тянулась труба от железной буржуйки. Стол у окна деревянный, некрашеный, лавки вдоль. Детская кроватка с младенцем» (Авдиев И. [О Вен. Ерофееве]. С. 112).

«Дымные и вшивые хоромы» и уникальный, «самый кроткий» младенец, «распускающийся» в них, закономерно вызывают ассоциации с новозаветными сценами рождения Христа. С «дымными и вшивыми хоромами» соотносятся легендарные овечьи ясли Иисуса: «И [Мария] родила Сына Своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице. В той стране были на поле пастухи <…> И сказал им Ангел: <…> вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях» (Лк. 2: 7–8, 10, 12). «Дымность» Христовых «хоромов» выводится из Пастернака, из «теплой дымки над яслями»:

Стояла зима,Дул ветер в степи.И холодно было младенцу в вертепеНа склоне холма.

Его согревало дыханье вола.Домашние звериСтояли в пещере,Над яслями теплая дымка плыла.

(«Рождественская звезда», 1947)

14.13 C. 30. …где сливаются небо и земля… —

Поэтизированное определение линии горизонта; у Саши Черного есть: «Люди смотрят туда, где сливается небо с землею…» («На фронт», 1914).

14.14 …волчица воет на звезды… —

У Есенина на звезды воет волк: «Если волк на звезду завыл, / Значит небо тучами изглодано…» («Кобыльи корабли», 1919). Воющая волчица встречается у Некрасова: «[Волчица] Глядит, поднявши голову, / Мне в очи… и завыла вдруг! <…> Волчица так ли жалобно / Глядела, выла…» («Кому на Руси жить хорошо», ч. 3, гл. 5). А это из Тютчева: «Заревел голодный лев, / И на месяц волк завыл…» («Песня», 1829).

14.15 Он знает букву «ю»… —

Любчикова и Авдиев считают, что младенец первой осваивает предпоследнюю букву русского алфавита потому, что в ней зашифрован инициал возлюбленной Венедикта Ерофеева – Юлии Руновой, послужившей прототипом для «пышнотелой бляди, истомившей сердце поэта», «первой любви [Венедикта Ерофеева] – любви самой продолжительной» (Авдиев И. Предисловие… С. 167; Любчикова Л. [О Вен. Ерофееве]. С. 81). Неосведомленные об этом факте биографии автора поэмы исследователи видят в букве «ю» зашифрованное «люблю» (Гайсер-Шнитман С. Венедикт Ерофеев… С. 121).

14.16 А вот он – знает, и никакой за это награды не ждет, кроме стакана орехов. —

Контаминация мотива «закалывания младенца» (см. 15.6) с отсылкой к царевичу Димитрию (4.24) и орехам с детским платочком (16.16) встречается у Евтушенко:

И лежит дитя в кафтане с лисьей выпушкой,на убивцев смотрит с доброй укоризною.В правой рученьке платочек белый с вышивкой,в левой рученьке орешки неразгрызенные.

(«Под кожей статуи Свободы», 1968)

Показательно, что те орешки, что Веничка везет своему сыну, также останутся «неразгрызенными».

14.17 …да не преткнусь о камень… —

Продолжение сравнения героя с Христом. В Новом Завете читаем: «Потом берет Его [Иисуса] диавол в святый город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: „Ангелам своим он заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею“» (Мф. 4: 5, 6). См. также 37.6.

Сопоставимо с библейской идиомой «камень преткновения» (неразрешимая проблема): «И будет Он [Господь Саваоф] освящением и камнем преткновения и скалою соблазна для обоих домов Израиля, петлею и сетью для жителей Иерусалима. И многие из них преткнутся, и упадут, и разобьются, и запутаются в сети, и будут уловлены» (Ис. 8: 14, 15). То же в Новом Завете – апостол Симон-Петр наставляет христиан: «Приступая к Нему [Христу], камню живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному, И сами как живые камни, устрояйте из себя дом духовный <…> Ибо сказано в Писании: „Вот, Я полагаю в Сионе камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится“. Итак Он для вас, верующих, драгоценность, а для неверующих камень, который отвергли строители, но который сделался главою угла, камень претыкания и камень соблазна, О который они претыкаются, не покоряясь слову, на что они и оставлены» (1 Петр. 2: 4–5, 6–8; см. также Рим. 9: 31–33).

14.18 …да увижу город, по которому столько томился. —

Желание главного героя поэмы можно сопоставить со стремлением Иоанна Богослова войти в Новый Град Иерусалим: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21: 1, 2).

14.19 …чтобы не угасить порыва. —

В «гефсиманском» контексте происходящего стоит вспомнить Сологуба, у которого в стихотворении о Христе в Гефсиманском саду есть строки: «Всякий буйственный порыв / Гасит холодом вселенная…» («Зелень тусклая олив…», 1911).

В контексте отсылок к смерти Ленина (см. 7.3, 7.8) можно также вспомнить стихи пролетарского поэта Михаила Герасимова (1889–1937), написанные сразу после смерти вождя:

Его шагов стальную силуКовали долгие века.Его порыв не угасилаУбийцы черная рука.

(«Его памяти», 1924)

14.20 C. 30. …из горлышка, запрокинув голову, как пианист… —

У Льва Толстого в сцене офицерской попойки Долохов на спор пьет из горлышка ром, сидя на подоконнике, свесив ноги на улицу и не держась при этом за подоконник руками:

«Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. <…> Сказав „ну!“, он <…> взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. <…> Долохов сидел все в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась все выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову» («Война и мир», т. 1, ч. 1, гл. 6).