Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

13.22 C. 28…я торжественно объявляю: до конца моих дней я не предприму ничего, чтобы повторить мой печальный опыт возвышения. —

Обращение к идеологическим узлам «Преступления и наказания» и «Войны и мира», герои которых также имеют «печальный опыт возвышения». Так, у Достоевского Раскольников философствует:

«Я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, – более или менее, разумеется. <…> Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди по закону природы разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. <…> я и говорю в моей статье об их праве на преступление. <…> масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее)» («Преступление и наказание», ч. 3, гл. 5).

А вот мысли Андрея Болконского по поводу произнесенных над ним слов о смерти самим Наполеоном на Аустерлицком поле после сражения:

«Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит Наполеон. <…> он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. <…> он видел над собою далекое, высокое, вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь» («Война и мир», т. 1, ч. 3, гл. 19).

Позже Андрей Болконский разговаривает с Пьером Безуховым (оба, кстати, вслед за Сальери, считают, что правды на земле нет; см. 34.16):

«[Андрей: ] каждый живет по-своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие, только когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокоен, как живу для одного себя <…> [Пьер: ] Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его; и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле, – Пьер указал в поле, – нет правды – все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно – дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в которых проявляется божество, – высшая сила, – как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница, которой я не вижу конца внизу, она теряется в растениях. Отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше до высших существ» («Война и мир», т. 2, ч. 2, гл. 9, 12).

Розанов также отказывался от опыта публичного вознесения: «А ведь по существу-то – Боже! Боже! – в душе моей вечно стоял монастырь. Неужели мне нужна была площадь? Брррр…» («Уединенное», 1912).

Речевая фигура «Я объявляю» – из библейской патетики, причем из Господней идиоматики: «Посему так говорит Господь: вы не послушались Меня в том, чтобы каждый объявил свободу брату своему и ближнему своему; за то вот Я, говорит Господь, объявляю вам свободу подвергнуться мечу, моровой язве и голоду, и отдам вас на озлобление во все царства земли» (Иер. 34: 17); «И тогда объявляю им: „Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие“» (Мф. 7: 23).

Существительное «возвышение» по отношению к карьере Наполеона встречается у Лермонтова: «Все в нем [в Наполеоне] было тайной, / День возвышенья – и паденья час!» («Св. Елена», 1831).

13.23 C. 28. Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. —

Общественная лестница – система социально-политического устройства общества. О ней писал Лев Толстой: «Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка» («Война и мир», т. 3, ч. 1, гл. 1).

13.24…жидовскою мордою без страха и упрека… —

Жидовская морда – оскорбление личности, причем необязательно еврейской национальности. У Ильфа и Петрова читаем: «Молчи, жидовская морда! – радостно закричал чубатый атаман» («Золотой теленок», гл. 27).

Рыцарем без страха и упрека был прозван храбрый и великодушный французский воин Пьер дю Террайль Баярд (1476–1524). В дальнейшем словосочетание стало использоваться для характеристики благородных и бесстрашных личностей. В 1962 г. киностудия «Мосфильм» выпустила детский фильм под названием «Без страха и упрека» (режиссер Александр Митта, авторы сценария Семен Лунгин и Илья Нусинов), который пользовался у советских зрителей большой популярностью.

13.25…надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. —

Пидорас (руг., простореч.) – педераст, гомосексуалист, «голубой» и т. д.; здесь – исключительно как ругательство. Тем более что данная директива – перифраз цитаты из Герцена, помещенной Лениным в его бессмертную работу «Памяти Герцена» и касающейся декабристов: «Развились люди 14 декабря, фаланга героев <…> Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног» («Памяти Герцена», 1912).

Также широко известен эпитет, который обычно использовался в советской истории и коммунистической пропаганде вместе с именем Феликса Дзержинского, основателя первого коммунистического репрессивного органа – ВЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии), – «железный Феликс»: «Ф. Э. Дзержинский был грозой эксплуататоров, одним из любимых народных героев. Не случайно, что товарищи по партии называли его „железным Феликсом“, символизируя этим его беспредельную преданность делу революции, делу коммунизма» (Ф. Дзержинский. Биография. М., 1977. С. 3).

Относительно «металлической» сущности «имеющих право» размышлял Раскольников у Достоевского:

«Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, – а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза! («Преступление и наказание», ч. 3, гл. 6).

В контексте скоротечной (см. 12.18, 12.19) «наполеоновской» карьеры Венички уместно будет расшифровать упоминаемый Достоевским «каламбур в Вильне» Наполеона: «От великого до смешного один шаг» (Стендаль. Жизнь Наполеона // Стендаль. Собр. соч.: В 15 т. М., 1959. Т. 11. С. 137).

13.26 C. 28…вдумчивого принца-аналитика, любовно перебиравшего души своих людей… —

Комплексная аллюзия 1) на Иисуса Христа и его взаимоотношения с апостолами, 2) на смышленого Маленького принца из повести де Сент-Экзюпери (см. 12.30) и, безусловно, 3) на принца Гамлета как персонажа, постоянно находящегося в состоянии философского/идеологического анализирования, у которого еще Тургенев обнаруживал склонность к анализу в сочетании с антиэнтузиазмом (см. 6.16):

«Что же представляет собою Гамлет? Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. <…> Ум его слишком развит, чтобы удовлетвориться тем, что он в себе находит <…> отсюда проистекает его ирония, противоположная энтузиазму Дон-Кихота. <…> Гамлет сам наносит себе раны, сам себя терзает; в его руках тоже меч: обоюдоострый меч анализа» («Гамлет и Дон-Кихот», 1860).

Автосравнение центрального лирического персонажа с Гамлетом – характерный мотив у поэтов, например у Блока: «Я – Гамлет…» («Я – Гамлет. Холодеет кровь…», 1914); или монолог Гамлета у Пастернака: «Гул затих. Я вышел на подмостки…» («Гамлет», 1946).

Розанов же считал «аналитиком» русского классика, принцем не являвшегося: «Признают Достоевского глубочайшим аналитиком человеческой души» («Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского», гл. 5). Впрочем, у Достоевского есть занятый поисками истины князь, то есть prince, Мышкин.