Пленительные наслаждения - Элоиза Джеймс

– Нам нужно побеседовать, прежде чем мы… – Он сделал паузу и откашлялся. – Словом, сначала необходимо кое-что уточнить… Я имею в виду наш брак.

Квил стиснул зубы. Это прозвучало ужасно глупо. Неудивительно, что Габби смотрела на него с таким изумлением.

– Я хотел сказать, – продолжил он, – что мы должны быть честными друг с другом.

Габби молча кивнула. Разговоры о честности не предвещали ничего хорошего. У нее защемило сердце. Она отчаянно напрягала ум, теряясь в догадках. По-видимому, Квил жалеет, что женился на ней. О, зачем она надела такую тонкую сорочку! Наверное, ему не понравились ее бедра, когда он увидел ее полураздетой. Или…

– Сейчас говорю я, дорогая. Потом выскажешься ты, и я приму твой ответ хладнокровно. В конце концов, брак – это союз на долгие годы.

О чем он? Габби, ничего не понимая, насупилась.

А Квил продолжал разглагольствовать.

Он говорил о раздельных комнатах и этике супружеских отношений.

Габби уже нисколько не сомневалась в правильности своих предположений. С минуту она смотрела на него, открыв рот, потом выкрикнула:

– Нет!

Квил удивленно поднял бровь.

– Габби, я не предполагал, что ты так жаждешь этого. Я предпочел бы спать один, учитывая, что впереди похороны отца. Но если ты настаиваешь…

– Нет. – Разумеется, она не жаждала этого в такой степени. – Я не возражаю. – Из-за отсутствия опыта едва ли она могла добавить что-то или высказать какие бы то ни было замечания.

Она чувствовала себя униженной. Ее бросило в жар, будто на нее вылили ведро кипятка. Она снова открыла рот, но не могла найти слов. Квил призывал ее быть честными друг с другом. Но как можно быть честной в таких вещах, о которых не говорят вслух? Квил, видимо, не испытывает того, что испытывает сейчас она. Если он не обнимет ее, она задохнется, как рыба, выброшенная на сушу. Сегодня ей точно не уснуть. Когда он сказал «поклоняюсь тебе всем телом», в ней пробудилось неведомое чувство, от которого участился пульс и в теле возникла вибрация. И это усиливалось всякий раз, когда она смотрела на Квила, на его совершенное тело, излучающее мощную энергию.

– Но я подумала, что ты…

Габби не могла продолжать. Ее душили спазмы, и слова застревали в горле. Никогда еще она не была так растерянна. Квил хотел отложить брачную ночь до возвращения в Лондон после похорон. Что же тут непонятного! Ее отец, слава Богу, жив, но если б он умер, хотелось бы ей в канун похорон заниматься… тем, о чем сейчас шел разговор? Вряд ли.

Она понурилась.

– Квил, мне очень стыдно. С моей стороны это было неуважением к виконту и к твоим чувствам. Я не хотела их оскорбить. – Подступающие слезы мешали ей подбирать нужные слова. – Прости меня, Квил. Ты не думай, что я не сопереживаю тебе и твоим родным. Просто у нас с отцом никогда не было… слишком теплых отношений. Тебе, должно быть, сейчас очень сильно недостает отца. Мне следовало помнить об этом. Собственно, я и не забывала о твоем горе, я только… – Ее шепот был едва слышен.

Горе? Квил задумался. Он смотрел на бледную кожу ее запястья, не рискуя поднять глаза на лицо и винно-красные губы. То, что он испытывает сейчас, – вот это, вероятно, горе.

Как жестоко устроен мир! Квил редко ощущал это так остро, как в эти минуты. Он, Эрскин Дьюленд, нет – теперь виконт Дьюленд, не может делить ложе со своей новобрачной, когда и где ему нравится! Разве это справедливо? Непривычная боль обволакивала сердце. Только Габби от этого ничуть не легче, думал он. Это не избавит ее от недоумения и разочарования. А она, конечно, разочарована. И трех часов не прошло после венчания, а он успел ее разочаровать.

Он попытался отогнать неприятные воспоминания. За последние пять лет он тысячу раз разочаровывал отца, начиная с первых минут того несчастья. «Дьюленды никогда не прикидывались немощными, – звучал в ушах гневный голос виконта. – Где твоя сила воли, мужчина? Встань!» А он не мог. Память до сих пор хранила паническое ощущение катастрофы. Он хотел подняться, но его ждала новая неудача. Попробовал еще – и снова крах. И все же он не сдавался даже после ухода отца. Но ничего не добился, кроме еще большего унижения, когда под конец упал с постели. Проползав несколько часов на полу, он обмочился, так как не смог дотянуться до горшка. А шнур был высоко. Так и лежал он несколько часов в луже, как беспомощный новорожденный, пока камердинер не заглянул в его комнату.

С воспоминаниями в душу хлынул бесполезный гнев – поздно, отец уже мертв.

Квилу стало совсем худо. Он не попадет ни на какие похороны, если сейчас сделает то, к чему призывает ее взгляд и растерянная дрожь губ.

Подумав об этом, он сделался тверд как камень. Наслаждение никуда не уйдет – теперь Габби его жена. Зато мать, если он сотворит себе мигрень и не придет на похороны, никогда его не простит.

– Возможно, это и к лучшему, – пожал он плечами. – В конце концов, мы еще толком не узнали друг друга. К тому же в первый раз для девушек это довольно болезненная процедура. Надеюсь, ты знаешь об этом, Габби?

Она судорожно сглотнула и прошептала:

– Нет, я не знала. – Румянец на ее лице, еще не успев поблекнуть, вспыхнул снова.

Горечь воспоминаний сменилась раздражением. Если она его жена, так он должен ублажать ее по первому зову? «Черт подери, кто я – человек или жеребец?» – с досадой подумал Квил. Она вполне может подождать до возвращения в Лондон. И пусть привыкает к тому, что этого не будет по нескольку недель. У него слишком много работы, чтобы маяться мигренью чаще чем раз в месяц.

Сдерживая возмущение, он встал и прошел на другую половину комнаты. Он был доволен своим самообладанием, что подтверждал его поднятый подбородок. Позволить себе интимность в считанные часы после смерти отца было бы весьма неразумно.

Возле кровати, где Габби спала этой ночью, он круто повернулся. В гневе он был безжалостно-жестоким.

– Я понимаю, ты очень страстная женщина, Габби, – бросил он, не утруждаясь взглянуть на нее. – Но так как мы договорились быть честными, позволь мне сказать правду. Я не потерплю, если ты станешь смотреть овечьими глазами на кого-то, кроме меня.

– Я не буду, – пробормотала она, едва дыша от испуга. Судя по всему, Квил принимал ее за распутницу, которой невмоготу ждать окончания похорон.

– Что ты сказала? Я не расслышал. – Квил рассматривал камин, водя пальцем по полированному красному дереву.

– Я не буду ни на кого смотреть, – повторила Габби.

– Правильно. Тогда, я думаю, мы достигнем понимания. – Он снова повернулся кругом. – И в таком случае предлагаю сделать так, как мы договорились вначале.

В комнате повисла тишина. Но вскоре Габби нарушила ее глубоким прерывистым вздохом. Квил собирался уходить – она не могла этого позволить. Может, она и не так хорошо знает своего мужа, как он только что подчеркнул, но этот ледяной тон казался ей противоестественным.