Свингующие пары - Владимир Лорченков

Как насмешливо смотрел этот твой мальчик, – наспех застегнувшийся, – когда я все-таки сумел каким-то дьявольским усилием отодвинуть диван, и, едва не поломав дверь, ворваться. Ты сидела, как ни в чем не бывало. Много позже я понял, что ты просто не носила трусиков, и давала там, где от тебя требовали. Я был вне себя, я плакал. А мамаша и отчим – двое сумасшедших шляпников, сбежавших с безумного чаепития мистера Кэррола, – пересчитывали чайные сервизы, не обращая на нас ни малейшего внимания. Мать была привержена теории того, что девочка перебесится. Отчим ее всячески в этом поддерживал. В то время он уже начал ебать тебя, но это происходило не так явно, не так открыто, как после переезда. Там, в Кишиневе, он зажимал тебя на даче, когда отправлял меня за водой – далеко на поле с абрикосовыми деревьями виднелся колодец, дорога туда и обратно отнимала час, не меньше. Дома, когда никого не было. Он еще не начал посещать тебя ночами, как после переезда. А потом – смог. Семья это организм. Любой переезд ослабляет его иммунную систему. Мы дали сбой, и он, – рассчетливый паук, – воспользовался этим, чтобы поиметь падчерицу.

Да и, чего скрывать, пасынка.

Ты говорила, что думала, – он и меня трахает. Но нет, это случилось впервые лишь в ту ночь, когда я пришел к тебе, расстроенной, утешит тебя, погладить и поцеловать – мы же двойняшки, мы чувствуем друг друга, хоть и не похожи почти, – а там оказался он. И мы забарахтались в этой паутине втроем, сладкая. Это была молчаливая сделка. Я получил тебя, а, – пока я делал это в тебя, плачущую, – он получил меня.

Наш пострел везде поспел.

Так или иначе, с той ночи все изменилось, знаешь. Я говорю не о том, что мы с тобой стали откровенно трахаться: в конце концов, у нас и выбора-то особого не было, нам было по 16, мы ужасно хотели, но у нас не было никаких друзей, знакомых… круга общения, из которого можно было бы выбрать счастливчика или счастливицу. Мы видели только решетки на окнах – в районе, где селили на первые пару месяцев эмигрантов, воровали, – и негров, которые трахались в подъезде. Так я понял, каким образом устанавливались в старину родственные браки. Попросту никого лучше рядом нет.

…Я трахнул тебя за то, что он трахнул меня.

Отчим молча дал мне слово молчать. При условии, что он и кусок меня получит. Знаешь, мне не было жалко. И дело даже не в испорченности моей натуры – а каким еще я мог стать, скажи мне, – а в том, что я люблю тебя. И ради того, чтобы обладать тобой, я готов отдать все, что у меня было, есть и будет. Я даже своих нерожденных детей готов принести в жертву нашей любви. Для того, чтобы получить твоей пизды, мне надо было пожертвовать своей задницей: что же, я был готов пойти на это. И это не пустые слова, ты знаешь.

Я дал себя за то, чтобы взять тебя.

Единственный, кто получил все без каких-либо условий, был наш отчим. Наш сладенький мерзенький отчим с вечно слюнявыми губами, десятью горизонтальными морщинами на лбу и капелькой слюны, которую он вечно подбирает, выхватывая из уголка рта мощным вдохом искривлённого рта.

Самое ужасное что он, кажется, любил нашу мать.

Думаю, он просто-напросто мстил ей так за все, что она причинила ему. Посуди сама, сладкая. Он с ума сходил по ней. А она в упор не видела его. Ровно до тех пор, пока живот не раздулся – всем сплетницам на радость. Тут-то она и вспомнила своего несчастного ухажера. Он любил ее, боготворил… а она бегала по всему городу с задранной юбкой, утешая себя тем, что позволяет поиметь себя лучшим из лучших. Самым веселым, наглым и бойким. Только представь себе, как отчим страдал. Наверное, даже больше еще, чем когда его нашли в том доме в реки, который я подарил им с мамой – презрев детские обиды, – и методично и долго убивали, перетягивая горло стропами.

Парашютными, это был мой каприз.

Да, конечно, в этом было что-то… латиноамериканское, но разве мы с тобой, сладкая, теперь не латиносы? Вечные самозванцы, проклятые жиды, кочевники со времен Авраама. Фальшивые евреи, усыновленные ашкенази, попавшие в Штаты, и вернувшиеся в Бессарабию, чтобы выдавать себя за латиноамериканцев. В конце концов, стать почетным консулом какой угодно страны в Молдавии стоит не так уж дорого. Вложения себя оправдывают: мы собираем богатый урожай сплетен, денег, и информации. В этом веселом бедламе и Восточном Берлине новейших времен – как они сами любят, не без пафоса, конечно, себя называть, – вся пена собрана на поверхности. И я собираю эту ммм пенку. А еще они – главный перевалочный пункт наркотрафика в Европе. Это тоже дает свои возможности, сладкая. Я ими пользуюсь. Ты хочешь знать, что мы тут делаем? Мы собираем урожай возможностей. За это мне прощается многое. В том числе и отчим, удавленный стропами – вполне в латиноамериканском тренде. Вот она, сила перевоплощения. Стоит тебе начать разговаривать, как грязный латинос, хохотать, как они, курить эти гребанные сигары, сыпать через слово «амиго», как ты начинаешь даже убийства заказывать в традиционном латиноамериканском стиле. Я даже подумывал над тем, чтобы выписать для убийства актера Бандераса, с пулеметом в чехле из-под гитары. Но это было бы to match, согласись. Хватило и того, как есть. И, знаешь, ничего лишнего: отчиму никто не сказал, когда он умирал, из-за чего все-это. Я поначалу думал, чтобы ему сказали, а потом меня осенило.

Куда страшнее, если ты умираешь в неизвестности – не зная, откуда нанесли удар.

Как ни странно, сейчас мне даже слегка не хватает его.

Вернее даже, – мысли о том, что он где-то есть. В конце концов, я должен быть благодарен этому мужчине. Если бы не он, не моя жажда защитить тебя от него, я бы никогда не пришел к тебе в ту ночь. Сладкая, мы редко говорим с тобой – я предпочитаю писать, потому что смущаюсь. Но ты знаешь, что я хотел тебя с тех самых пор, как у тебя начала бухнуть грудь. Может быть, даже и раньше. Я хотел твою зад, я мечтал вломить тебе в сраку. Пусть наш первый секс был омрачен присутствием третьих лиц, но ведь потом мы наверстали. Жалко, конечно, что у нас не будет детей: мы попросту не можем позволить себе рисковать и рожать дебилов. Но я даю тебе слово, что в тот день, когда эта сладкая девочка, – эта толстожопая русоволосая сучка, которую я люблю, конечно, но любовью коллекционера, – родит нам мальчонку-другого, после того, как я решу, что хватит, и мои канатики развяжут… мы соберемся. Укатим далеко-далеко. Вполне возможно, в те самые Штаты. Думаю, я собрал уже достаточно пыльцы для того, чтобы оплодотворить цветок любой фортуны.

Мы уже сколотили небольшое состояние, сладкая.

Ты спрашиваешь, почему мы тянем. Нам осталось совсем немного. Ты спрашиваешь, почему мне так нравится этот писатель… Лоринков, и эта его жена? О, я чувствую, что в ней есть класс и порода. Она, бедняжка – как и все люди с породой, – слепа. Ей кажется, что я тоже из породистых. Удивительно, как человек такого ума может быть настолько слеп. Не иначе боги помогают нам, сладкая. Почетному консулу Уругвая и его служанке, которая на самом деле его сестра, и которую он сладко берет за волосы, когда берет в пизду: мясистую, сочную, хлюпающую всякий раз, стоит мне пошевелить там мизинчиком. Алиса не понимает главного.