Свингующие пары - Владимир Лорченков

Шофер не дипломата, но гангстера.

Ну и проваливайте, сказал я ворчливо, авось еще пару строк рожу.

Мы вернемся через день, сказал Диего. Я предлагаю дамам морскую прогулку на корабле, с ночевкой в открытом море, сказал он галантно. Под флагом нашей великой державы, сказал он, смеясь. Тебя проклянет команда, сказал я. Женщина на корабле всегда к беде, сказал я, вспоминая что-то такое, прочитанное в книгах, которые я так любил когда-то. Ах, милый, сказала Алиса.

Ты на корабле – бедствие похлеще любой женщины, сказала она.

Я прикрыл веки, соглашаясь. Писатель всегда чуть больше женщина. Больше даже, чем ему бы хотелось. У меня никогда не было причин сомневаться в своей мужественности. Так что я признавал женское начало без каких-либо оговорок, сомнений или смущения. Писатель всегда дешевая кокетка, и он всегда заигрывает. Этим он, в конце концов, надоедает всем. Тем, кто его любит, незнакомцам, мирозданию, наконец. В итоге, он всеми покинут.

А когда вокруг никого не остается, он заигрывает сам с собой.

Я сказал об этом, и понял, что Алиса осталась мной довольна. Она снова взглянула мне прямо в глаза, и они были спокойны и я видел в них дно. Это значило, что их поверхность не возмутилась. Алиса улыбнулась и погладила мою руку. У меня перехватило дыхание: мне стало горько от того, что она не принимала меня таким, каков я есть. Но я так любил ее, когда она принимала меня… Даже когда перестал любить.

Какая вы красивая пара, сказала Лида, и я не услышал в голосе ревности. Но все равно вздрогнул, и чуть убрал руку, что, конечно, не укрылось от Алисы, и глаза ее вновь потемнели, и вот я, по волшебству злого мага, уже на берегу северного моря. Грязная пена волн, частые валы, которыми склочная стихия колотит в берег, как истеричка – по столу, и ровный гул надвигающейся беды. Алиса презрительно скривила губы.

Она любит, когда я самоуничижаюсь, сказал я.

Я люблю, когда ты настоящий, сказала Алиса.

Она просто тебя любит, сказал Диего.

…на утро, проводив Алису, я побрел в город, и несколько часов бесцельно бродил по нему, пока с удивлением не понял, что просто сужаю кольца вокруг дома Диего и Лиды. Я разобрался в себе и вынужден был признать, что мне не хватает их. Всех троих. Так что я решил хотя бы побыть в доме, который хранил еще их присутствие – Алису завезли сюда перед поездкой, – и посидеть в комнатке наверху, глядя, как по серому из-за грязи и снега полю бродят вороны. Стражники Брейгеля, вот кого они напомнили мне на этом средневековом – из-за теней и света – поле.

Я поднялся по тропинке, спугнув бродячую собаку – из этого парка их выгоняли, и они были дергаными – и постоял у сторожки, где работники хранили инвентарь для ухода за деревьями и кустами. В кустарнике шиповника я застрял, пытаясь снять с сучка мумию ящерки, нанизанной сюда, наверняка, сорокой. Может быть и другой птицей, но я не разбирался в них, хоть Диего и предлагал мне в подарок «Справочник орнитолога – любителя».

Мир полон ненастоящих людей, которые понятия не имеют, как выглядит пустельга, где растет голубика и как понять, откуда дует ветер, если он слабый, говорил Диего.

Он был прав и сейчас обдирая пальто о моток колючей проволоки кустарника, я дал себе слово, что открою когда-нибудь мир, в котором мы живем, и которого бежим, надув каждый вокруг себя большой мыльный пузырь своего одиночества. Если сестры Диего, которую он выдает за служанку, нет дома, – подумал я, сняв таки тельце ящерки и положив его на землю, – просто прогуляюсь, как следует. Пыхтя, поднялся по горке наверх. Постоял, приводя в норму дыхание, на поле у дома. После чего, не спеша, побрел к крыльцу. Зачем я здесь, подумал я. В мои планы вовсе не входило нарушать тайну Диего и его сестры. Эта их тайна – вроде ореха, спрятанного белкой в землю, забытого. Но из него вырастет дерево. Так или иначе, чужие тайны это часть мира, такие же удивительные и прекрасные, как и природа, окружающая нас, подумал я. Так что я просто выпью чаю и посижу, молча слушая смех отсутствующих жены и друзей, подумал я, поднимаясь по ступеням.

Двери были уже открыты – она увидела меня издали.

И ждала меня молча. Я зашел, она заперла дверь и, задев меня платьем, повела наверх, раздеваясь на ходу.

***

Она шла впереди, разбрызгивая соки пизды и вещи.

Оставляла следы для охотника.

Халат, накрахмаленный, словно карикатура. Пояс от него, свернувшийся нитью клубка Ариадны. Она метила свой путь, словно дом был – Лабиринтом. Я готовился к встрече с существом с налитыми кровью глазами, рогами, головой быка, телом атлета. Моя грудь дрожала, словно я испускал последний вздох. Неудержимая эрекция тащила меня за Анной-Марией. Хотя в висках трубил сигнал к отступлению одинокий горнист. Опасность, опасность, опасность, звенела медь в моих висках. Отступление, и да будет путь прикрыт авангардом. Но член, – драчливый, словно все войска гусар, – неудержимо тащил нас вперед. Все мое сопротивлявшееся от ужаса тело. Он тащил мои ноги, едва успевавшие переступать, словно их тянули на аркане воины Золотой Орды, разграбившие селение. Нет, нет, нет, молчаливо вопили они. Только не дома. Да, да, да, ревел член. Где угодно. Увидел врага – руби. Бейся насмерть, или ложись умирать. А лечь для члена значило – умереть. Так что он не собирался сдаваться. Я едва удержался от того, чтобы потрогать его руками. Анна-Мария, на ходу – и как умудрилась, – стянула с одной ноги чулок, слегка попрыгав, и продолжила идти. Затем в меня полетел другой чулок. Я почувствовал, что шалею.

Хочешь, полетаем, сказала она мне.

Это еще как, сказал я, едва успевая за ней по лабиринтам дома.

Увидишь, сказала она, и не отставай, а то не найдешь.

Я давно на тебя глаз положила, сказала она.

Ах ты сучка, сказал я.

Она бросила на меня еще один взгляд, – второй за день, – и остановилась, чтобы стянуть трусики. Получилось так изящно, как будто она переступила невидимый барьер – словно воспитанная, дрессированная годами лошадь, которую учат не терять хладнокровия даже в самые неожиданные моменты паркура. Я наткнулся на нее, и шлепнул по заду обеими руками, но Анна-Мария никак не отреагировала.

Не в коридоре же, сказала она равнодушно, и продолжила движение.

Я, путаясь в джинсах и ремне, – решил раздеться в пути, последовав примеру своей Ариадны, – поскакал вслед за ней. Все вещи Анны-Марии были белыми, и похожи были в извилистых коридорах на меловые знаки, на отложения кальция, которые вода и камень годами откладывают на стенах пещер. Интересно, как давно она не еблась, подумал я, с наслаждением раздувая ноздри. Если достаточно, то меня ждет сеанс узкого бурения. Анна-Мария, смуглая, сливающаяся с тьмой коридоров, сняла с себя последнее – это был бюстгальтер, – и, взмахнув рукой назад, оставила его аккурат у меня на поясе.