Наталья - Минчин Александр

Мы идем. Она садится в машину и открывает окно.

— Ты мне позвонишь, Санечка?

Я смотрю на нее. Мягкая улыбка окрашивает ее нежные черты.

— Завтра? Как обычно, в девять утра, хорошо?

— Как ваше величество прикажет…

— До свиданья, Санечка, спокойной ночи.

— Сегодня она будет спокойной.

Я долго бреду домой в одиночестве. Не спешу. Мы так и не поговорили ни о чем. Захожу в комнату и закуриваю сигарету. Все здесь дышит ею. Пакет, зажигалка, влажное полотенце, смятая простыня, сигареты, ежегодник «Судоимпорт», который она мне подарила для записей. Я раздеваюсь и ложусь в постель. Она пахнет. Утыкаюсь носом в подушку и засыпаю, завернувшись в ее запах.

— Санечка, доброе утро. Ты хорошо спал?

— Спасибо, да. А как ты добралась?..

— Нормально, он спал, так что душеспасительных бесед не состоялось, а папе пластинка очень понравилась. Сказал спасибо и, по-моему, о чем-то догадывается. Он ее в восемь утра слушал, уходя.

— Я рад.

— Саня… папа улетает вечером сегодня из Шереметьева. И я должна целый день мотаться по заказам, выкупать их, чтобы отправить с ним: икру, крабы и прочее, для Аннушки и мамы. Они очень любят, а там это дорого стоит. Я не могу тебя увидеть сегодня, и мне очень жалко. Я так хотела. Ты не обижаешься?

— Нет, Наталья, все в порядке.

— Санечка, не обижайся, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Когда ты говоришь, что все в порядке, это значит, что все не в порядке и ты обижаешься. Ты мне позвонишь завтра?

— Как я могу не…

— До свиданья. До завтра.

Я выхожу из будки телефона-автомата. Итак, целый день впереди, ожидания до завтра. Надо бы в институт съездить. Такая тоска, просто ужасная. Но дома сидеть тоже пусто и одиноко. Ладно, если в пять минут такси поймается, поеду, если нет, то не поеду.

Я стою у края тротуара. По логике, думаю я, эта дорога односторонняя, от центра в сторону «Ждановской», пустыми туда таксисты не едут, а если и едут, то в парк и возвращаться не будут обратно.

— Куда? — остановился таксист, и совсем пустой, черт-те что.

— На Пироговку.

— А! Мне туда как раз.

С ума сойти!

— Да не надо тебе туда, — говорю я. — Лучше поезжай в какое-нибудь другое место. И я тогда не поеду.

— Ты чё, парень, того?! — он приложил палец к виску. — Тебе надо ехать или не надо? А то я и без тебя поеду, мне в мединститут на консультацию.

— Ладно, поехали, — говорю я и про себя добавляю…

— Тебе куда на Пироговку, в мединститут, что ли, тоже?

— Нет, рядом, в пединститут.

— Учителем, значит, будешь, хорошее дело.

— Не буду, и дело плохое.

— Чего это ты так?

— Просто. Кого учить и для чего?

— Ну, — он задумался, — подрастающее поколение.

— Ему так хочется учиться, этому подрастающему поколению, как мне кошкой стать.

— Но кто-то ж выучивается?

До чего таксисты говорить любят.

— Дефекты и выучиваются, кому больше делать нечего.

— Чего-чего? — не понял он.

— Говорю, неполноценные и учатся. И выучиваются. Им ничего другого не остается.

— А ты сам студент?

— Вроде.

— Ну и как учишься?

— Вот, первый раз за месяц в институт еду. Учиться.

— Значит, ты полноценный, этот, как ты их назвал, не дефект.

— Я тоже неполноценный, но по другим делам.

— А тебя чего вертит-то?

— Женщины, — шучу я.

— Много? — он принимает всерьез.

— Одна. Сейчас дома, собирается. Хочешь заедем?

Он оборачивается и смотрит на меня.

— С удовольствием, но у меня консультация.

— И то спасибо, что не отказал.

Он останавливается на светофоре. Ему, видно, хочется, чтоб я спросил, какая консультация, и он начнет мне долго и нудно объяснять, а я ненавижу, когда говорят о болезнях, болячках и заболеваниях.

— Ты чего-то сегодня, парень, резко настроен.

— Это случается, не обращай внимания.

— Да мне чего! У меня консультация.

И смотрит на меня. Но я не спрошу.

— В самом институте, три месяца очереди ждал.

— Дождался, а?

— Ага, — радостно подхватывает он, — профессор-светило, все время по конференциям летает, не застать.

— Но ты застал, — я не заметил, как тыкнул.

— Да, целых три месяца ждал.

— Ну, тогда вот здесь поверни налево, мне Малая Пироговка нужна, и останови на углу.

— Во двор не заезжать?

— Не надо. Неудобно, когда преподаватели от метро пешком идут, а ученики к институту на такси подъезжают.

Остатки ложной стыдливости.

— Понятно, — бормочет он, думая, отдавать мне сдачу или оставить на чай. Думая, пройдет это или нет.

Вдруг я говорю:

— Все вы, таксисты, одинаковы, и ни одна консультация вас не исправит.

— Чего? — не понимает он.

Я хлопаю дверью, не громко, и иду по улице. Как преподаватели, ногами. Захожу в институт, и что за жизнь: за месяц ничего не изменилось, как стоял, так и стоит.

Едва я делаю шаг по направлению к буфету (вы помните — три места), как на меня с ходу налетает Светка, она прямо по нюху вычисляет, когда я появляюсь. Вот кто растопит мою душу и печаль, тоску и грусть и сердце, заодно с душой.

— Санька, несчастный, где пропадал? Я тебя сто лет не видела.

— Сто лет одиночества, хочешь сказать.

— Вечно твои шуточки, я правда по тебе соскучилась.

— На целом свете надо иметь одного, но друга.

— Ценить начинаешь.

— Свет, ты ела с утра?

— Я бы кофе выпила, но у меня лекция.

— Пропустишь первую половину, ничего страшного.

Она идет за мной.

— Для тебя и месяц не быть в институте нормально.

— Светка, жизнь короткая штука, и тратить ее на институт совсем неразумно. Просто обидно. Тем более, когда мало что нового познается.

— Почему мало? — спрашивает она.

— Такая дурная система преподавания.

— Ну тебя, Санька, ничего тебе не нравится, нигилист какой-то.

— Свет, я рад, что ты читала Тургенева, но не называй меня этим мерзким словом, так как я не люблю Базарова и ненавижу «Отцы и дети». Что ты будешь?

— Кофе и пирожное.

— Марья Ивановна, здрасьте.

— Здравствуй, красавец. Чего это тебя давно видно не было?

— Дела.

Она улыбается: всех обсчитывает, кроме меня. Но иногда забывается и обсчитывает меня тоже.

— Чего есть будешь, Саша?

— Кофе и пирожное… Какое, Свет?

— Вот то, круглое.

— Орешек называется, — цыкает Марья Ивановна.

— Орешек называется, — перевожу я Светке.

— Его.

— Его, — перевожу я Марье Ивановне.

— А тебе чего?

— Я буду: бутерброд с колбасой, с рыбой… Светка, может, будешь бутерброд?

— Нет, спасибо.

— …и чай с лимоном.

— Сделала. Считать вместе?

— Конечно.

— Джентльмен вонючий.

— Марья Ивановна!

— А чё?! Говорю, что думаю.

— Светка — это ж моя сестра.

— Знаем мы этих сестер. То-то она черная, а ты противоположный.

— Ну — как названая сестра.

— Ты этих названых сестер — каждый раз новую приводишь. Склад, что ли?

— Разгружаю понемногу. — Мы смеемся.

Светка относит все на стол, пока я расплачиваюсь. На сей раз Марья обсчитала меня на десять копеек, это, наверно, потому, что Светка — названая.

— Где ж ты загулял, Санька?

— Так, везде.

— С этой женщиной, как ее имя, ты мне говорил…

— Наталья.

— Она тебе очень нравится, Санька?

— Не знаю, Свет, это больше, чем нравится. Я не могу без нее. День в одиночестве мне кажется длинным и ужасным. Кажется, что я никогда не доживу до завтра, когда мы встретимся.

— Ну, Санька, это серьезные симптомы.

— Да нет. Я ей не говорю ничего. Она, наверно, и не догадывается, я скрываю. А может, догадывается, кто знает.

— Да, по тебе очень трудно догадаться. Похудел, щеки, вон, обрезались, и глаза блестят как у ненормального, а в глазах одна дума светится.

— Ты никак психологом становишься, Светка.