Гезат (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Неопытные руководители делятся на два основных вида: первые начинают ломать дрова, незаслуженно обвиняя во всех своих ошибках подчиненных, вторые передоверяют принятие решений подчиненным, заслуженно обвиняя их во всех ошибках. Квинт Туллий Цицерон относился ко вторым. Он забил на обязанности легата, сосредоточившись на создании нетленок — стихов и трагедий. При довольно таки легком характере у него была непреодолимая тяга к тяжелым, кровавым историям. Кому чего не хватает, тот о том и сочиняет. Неоспоримым его достоинством было то, что спокойно относился к замечаниям, критике. Обычно авторы начинают дергаться так, будто их падучая колотит, когда указываешь на ляпы, дурной вкус и прочие атрибуты бездарности, а Квинт Туллий Цицерон восклицал радостно: «Точно! Здесь надо подправить!» и вносил изменения, не намного лучшие.

На почве творчества мы с ним и сдружились. Творил, само собой, он, а я критиковал. Есть у меня способность не только видеть недостатки, но и подсказывать, как их исправить. Последнее особенно ценил Квинт Туллий Цицерон. Критиков и без меня хватало, а вот способных помочь ему сделать произведение лучше поблизости не было. Да и где их взять в армии?! Подозреваю, что он был самым талантливым поэтом из воинов и самым воинственным из поэтов. Поскольку строительством лагеря я не занимался, в холодные и дождливые дни, когда влом было отправляться в лес на охоту или на реку на рыбалку, я от скуки шел к легату, и мы за бокалом вина и изысканной закуской, приготовленной рабом-поваром, который принадлежал Дециму Юнию Бруту и был оставлен во временное пользование временному легату, вели беседы об искусстве, в основном о литературе, греческой и римской, которую я знал лучше него, потому что не только читал, но и в институте наслушался самых разных оценок и разборов произведений, ставших к тому времени классикой. Как догадываюсь, случилось это не в последнюю очередь, благодаря критикам. Не важно, гениально произведение или нет, важно, насколько талантливо о нем напишут известные критики, придумают броский символ типа «луча света в темном царстве» или «декабристы разбудили…». Прилепил цепляющий ярлык — и посредственность повисла на нем и вместе с ним поднялась в вечность.

Я был уверен, что зима пройдет так же скучно, как и предыдущие. Кстати, у римлян всего два времени года — лето и зима. Смена сезона происходит в весеннее и осеннее равноденствие. Вместе с летом начинается и новый год, хотя летоисчисление ведется по консулам, приступающим к своим обязанностям с первого января. Поскольку я не был занят на строительстве каструма, то однажды утром отправился на охоту. До леса проехал в сопровождении отряда легионеров, отправленных заготавливать бревна на башни и колья для палисада. Первым делом они построили дома, потому что по римскому календарю началась зима, а теперь занимались укреплением каструма. Работ оставалось от силы на неделю.

Леса в этих краях густые. Дичи много. Я удалился всего на пару километров, подъехал к дубовой роще и заметил там большое стадо кабанов, состоящее из самок и подросших детенышей, которые уплетали желуди, изредка похрюкивая от удовольствия. Ветер дул боковой, поэтому я привязал коня и подкрался поближе. Выбрал крупного подсвинка весом килограмм тридцать, который уже сменил полосатую раскраску шерсти на серо-бурую с черными ногами, загривком и хвостом. Мяса с него хватит моей семье на пару дней, а на третий день оно протухнет. Останется лишнее, обменяем на что-нибудь. Подсвинок развернулся длинным рылом ко мне, но не замечал, хотя расстояние было всего метров пятьдесят. У кабанов плохое зрение, но очень хорошие слух и обоняние. Выстрелил ему в левый бок. Стрела прошила тело насквозь и встряла в толстый ствол дуба. Подсвинок, громко, пронзительно взвизгнув, подпрыгнул и побежал вперед, на открытое место. Остальные самки и детеныши ломанулись вглубь рощи, ломая валежник с треском, напоминающим выстрелы из огнестрельного оружия. Метров через двадцать ноги подсвинка начали подгибаться, заплетаться. Поняв, что подранок далеко не убежит, я сперва сходил за стрелой. Она была в липкой крови, поэтому протер сухой травой и опавшими листьями. Кстати, на дубах листья уже засохли, но большая часть еще не рассталась с ветками. После чего пошел за лошадью и на ней подъехал к подсвинку, который лежал возле кочки, на которую, наверное, налетел и завалился на бок. Он еще сучил задними ногами с черными, поблескивающими, словно лакированные, копытцами. Я перерезал ему горло, чтобы отмучился и стекла кровь, и по ставшему привычкой ритуалу отчекрыжил еще теплые яйца. Закрепив добычу на крупе коня, неспешно поехал к каструму.

День был теплый, солнечный. В этих краях во второй половине осени бывают периоды, как я называю, второго бабьего лета. Если первое — безуспешная попытка вернуться в прошлое, то второе — теплая и грустная улыбка неминуемому будущему. Наслаждаясь приятной погодой, подумал, что никогда не был и, наверное, не стану старым. Моё будущее одновременно и моё прошлое и наоборот…

Это лирическое настроение чуть не стоило мне жизни. Я не сразу услышал, что впереди идет бой. Неторопливо выехав по лесной дороге в долину возле каструма, вдруг увидел, что легионеры-лесорубы отбиваются топорами и кольями от наседавших на них всадников, которых было не меньше сотни. Один из врагов, которому не хватило места впереди, потому что легионеры сбились в кучу на краю леса между деревьями, организовав круговую оборону, заметил меня, позвал двух соратников, и втроем поскакали в мою сторону. Пока они преодолевали метров сто пятьдесят, разделявших нас, я успел достать лук, похвалив себя, что не снял тетиву, открыть колчан и выпустить четыре стрелы. Скакавший впереди сумел уклониться от первой. Остальные три стрелы нашли своих героев. Затем медленно приближался к месту сражения и стрелял по тем, кто нападал на легионеров. Большая часть врагов была спиной ко мне, поэтому бил без промаха. Угрызения совести, что стреляю сзади, меня не мучили. Они ведь тоже напали на практически безоружных, занятых мирным трудом. Успел опорожнить колчан наполовину и выкосить ближних врагов, из-за чего в рядах нападавших образовалась брешь, точнее, остались только лошади без всадников. Тогда на меня наконец-то обратили внимание. Группа из десятка врагов поскакала в мою сторону. После того, как двое упали, получив по стреле в грудь. Остальные повернули резко влево и, огибая меня по дуге, дали деру. К ним сразу присоединились остальные враги. Я, было, подумал, что испугались меня, но потом заметил, что к нам несутся галопом все четыре турмы, имевшиеся в легионе, в том числе и моя, а за ними движется быстрым шагом, почти бегом, когорта легионеров. На поле боя осталось десятка четыре вражеских трупов и столько же лошадей. Примерно половина трофеев принадлежала мне. О чем и сообщил мне опцион, командовавший отрядом лесорубов.

— Вовремя ты подоспел! Без тебя нам бы туго пришлось! Я доложу об этом легату! — произнес он сперва, прижимая левую руку к правой выше локтя, где была неглубокая рана. Затем посмотрел на трупы врагов и добавил: — Ты один перебил больше, чем мы все!

— Так ли это важно?! — бросил я небрежно. — Главное, что мы победили.

— Это да, — согласился он. — Сам соберешь трофеи или пусть мои легионеры это сделают?

— Воины из моей турмы заберут, — сказал я.

Мои подчиненные с удовольствием выполнили этот приказ. Если захватил богатую добычу, надо выставить всем своим. В каструм вчера прибыл обоз с вином и другими товарами, так что гульнем вечером.

Оттянуться вечером не получилось. Мы были уже у ворот каструма, когда с двух сторон в долину начали выезжать всадники, а за ними поперла пехота. Если последние были явно нервиями, то первые — из других племен. То есть нападение на наших лесорубов было не выходкой какого-нибудь захолустного лидера, решившего заработать немного славы и трофеев, а спланированная операция союза племен, в которой передовой, разведывательный отряд большого войска попытался воспользоваться подвернувшейся возможностью. Без раскачки, сходу враги атаковали каструм с трех сторон. С четвертой его прикрывала река Самбра.