Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Все вокруг казалось мне призрачным, иллюзорным. Ничего не вызывало эмоций, ни веселое, ни грустное, ни даже опасное. Землетрясение, наводнение или языки пламени из-под закрытой двери — даже это не смогло бы меня разбудить. Я потеряла способность воспринимать сигналы из объективной реальности, потому что она перестала для меня существовать. Вся моя реальность отныне сузилась до одной небольшой точки на стене и камня, который я автоматически, словно заведенный болванчик, вертела в руках.

Марк, разрубив нашу связь одним махом, разрушил заодно и мой мир, до основания, до выжженного пепелища на месте когда-то цветущих надежд и смелых мечтаний. Да, последние полгода он был далеко, но расстояние не меняло осознания, что этот человек — часть меня, и рано или поздно мы все равно будем вместе. Теперь же никакого "вместе", никакого общего будущего быть не могло. Наше вечное и, как я думала, нерушимое "мы" распалось. Остались лишь два расколотые одинокие "я".

Мое суверенное "я" оказалось таким нежизнеспособным, таким слабым и хилым, что вскоре окружающие начали всерьез беспокоиться по поводу моего состояния, а потом и вовсе забили тревогу. Первым и самым верным спасителем был, конечно же, Ярослав, который очень переживал из-за случившегося, чувствуя вину за внушенные мне несбывшиеся надежды. Впервые столкнувшись с препятствием, которое не смогли пробить его извечный задор и дерзость, он негодовал и возмущался, бурно и громко, в отличие от меня, спрятавшейся в собственный панцирь с одним только желанием — чтобы никто не совался в мой бесцветный и плоский мир. Мне было неплохо там, без потрясений и волнений, в полнейшей, первозданной пустоте.

Ярослав же сдаваться не собирался и все надеялся меня растрясти. Являясь к нам в комнату каждый день после занятий, он исходил потоками возмущения на «непробиваемого чурбана» Марка, на меня, не желающую пошевелиться, поплакать, покричать, а после высмеять сложившуюся ситуацию — и забыть о ней навсегда. Он злился на соседок по комнате за их равнодушие и нежелание отвлечь, развлечь, хоть как-то вывести меня из этой странной спячки наяву.

Сокурсницы, изначально занятые собственными весенними хлопотами, постепенно прониклись волнением Ярослава. Особенно они стали нервничать после того, как прошло полтора месяца, ситуация не изменилась, а преподаватели в универе начали задавать неудобные вопросы по поводу того, куда же подевалась студентка Подбельская.

Причину происходящего со мной обозвали как-то буднично и даже банально — парень бросил. Когда стало ясно, что я не притворяюсь, не оживаю и постепенно теряю человеческий облик (к тому моменту мне стало плевать уже и на элементарную гигиену) девушки начали утешать меня традиционными словами: "Он козел и обо всем пожалеет" и "Всем мужикам только одного надо, не ты первая, не ты последняя". В другое время, как бы расстроена я ни была, меня бы покоробило такое прямое вмешательство в личную жизнь со старыми, как мир, избитыми фразами. Но не сейчас. Мне было все равно. Такие понятия как оригинальность, банальность, пошлость, красота, стали всего лишь слабыми отзвуками из прошлой жизни, обозначающими абстрактные, несуществующие вещи.

В другое время я бы непременно заметила, что вокруг начало происходить что-то странное и удивилась бы тому необычному взаимопониманию и едва ли не дружбе, которая постепенно сложилась между моими сокурсницами и Ярославом — существами с таких разных планет, что, казалось, они никогда не найдут общий язык. Но, тем не менее, факт оставался фактом. Вокруг творились настоящие чудеса взаимопонимания, да только я была к ним по-прежнему равнодушна.

Уже потом я узнала, что все началось с общих совещаний, какую же байку придумать для преподавателей, явно намекавших на мои скорые проблемы с допуском к зачетной неделе и летней сессии. Идеи в процессе обсуждения всплывали самые невероятные: Ясочка, невинно хлопая ресницами, предложила в качестве причины моего длительного отсутствия неудачный аборт и тяжелые последствия после него. Позицию свою она аргументировала тем, что это вполне реалистично, сейчас все делают аборты и, кроме того, такая история вызовет сочувствие у женской половины наших педагогов, которые, конечно, тоже не раз делали аборты. Однако ее версия не встретила всеобщего одобрения, равно как и предложение Соломии о том, что я объявила бойкот и политическую голодовку вследствие победы коммунистов на недавних выборах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Далее разгорелся спор между Ярославом и Анечкой, которые отстаивали каждый свою версию — "перелом ноги" и "острая пневмония". Уверенная победа досталась, как всегда, Анечке, которая уложила противника на лопатки заявлением, что она, дескать, и справку сумеет достать, никто и не догадается, что она липовая, у нее все нужные связи давно налажены. А вот сможет ли Ярослав достойно подделать рентгеновский снимок перелома — это еще вопрос.

Вскоре Ярослав по-джентльменски признал свое поражение, особенно после того, как неугомонная Анечка принесла и помахала перед его восторженным лицом настоящей медицинской справкой, выписанной на мое имя, да еще и со всеми необходимыми печатями. Яр картинно приподнял руки в пораженческом жесте, признав ее величие и всемогущество, чем раз и навсегда завоевал благосклонность звезды потока. Ну, а Анечку привлекала сама возможность заиметь в друзьях такую яркую и экзотическую птицу.

С тех пор каждый визит Яра в наше скромное жилище превращался милые приятельские посиделки с коронным студенческим блюдом — жареной картошкой и томатным соком, а иногда и чем покрепче. Вся честная компания живо обсуждала создавшуюся ситуацию и пути выхода из нее (правда, за все это время они ни капли не продвинулись в решении проблемы), постепенно переходя на вопросы более личного характера.

Ярослав давал Ясе и Анечке советы по поводу внешнего вида, от которых они, ахая, приходили в восторг, и даже умудрился успокоить Соломию, все еще страдавшую из-за итогов выборов, и найти для нее отдушину — привлечь к очередному расследованию на тему разбазаривания средств в благотворительных фондах.

К началу мая жизнь в нашей комнате вновь вошла в мирное и привычное русло со всеми обязательными составляющими — неподвижным существом, сидевшим в своем уголке и четверкой веселых приятелей, которые собирались под одной крышей для задушевных разговоров, иногда проверяя существо на предмет "не померла ли".

При этом все они свято верили в то, что в один прекрасный день я оживу, просто так, вдруг, сама по себе — просто потому, что мы были молоды, а в мире молодых не случается никаких трагедий и нехороших происшествий.

Но в скором времени ситуация усугубилась, когда в один из теплых вечеров я привычно легла, укрывшись одеялом с головой и поутру не поднялась, приняв ставшую уже традиционной позу блаженного созерцателя стены.

К тому времени я мало походила на человека, напоминая скорее туманный призрак себя самой. Очень сильно исхудав, я выглядела теперь как замученная жертва голодовки, одежду не меняла очень давно, о каком-то расчесывании или умывании не могло быть и речи — мне все это казалось бессмысленным. Единственное, куда я изредка ходила, придерживаясь за стенку и дождавшись, пока все в общежитии разбегутся на учебу, было так называемое место общего пользования. Мое тело кое-как продолжало функционировать в необходимом для жизни режиме, и это меня очень сильно расстраивало.

Но, похоже, грустить по поводу собственной живучести оставалось недолго. Мой некогда здоровый организм начал давать сбои и первым признаком ухудшения стала жесточайшая бессонница.

Сон, это блаженное забытье, тоже решил прервать со мной всякие отношения, чем поставил мою психику на грань помешательства. В конце концов, до этого мое жалкое прозябание прерывалось хотя бы коротким ночным отдыхом, когда я впадала в тяжелую, обволакивающую, словно плотная вата, дремоту, без сновидений, без ощущения легкости после пробуждения. Но это было необходимое условие существования, равно как и пара стаканов воды или автоматически прожеванное яблоко или сухарик.