Ночные смены - Николай Вагнер

— Мы вас проводим, — удержала его Галина. — Вернее, все вы, я надеюсь, проводите немножко меня.

— Вы торопитесь? — не скрывая огорчения, спросил Владимир.

— Пора, Володенька. С вами было очень хорошо, но ведь завтра на работу…

— Да, да. При своем теперешнем образе жизни я все время забываю об этом. Давайте одеваться и пойдем. Алексей, тебе тоже не мешает немного проветриться.

— Ему действительно не мешает. Потому что его снегурочка ни с каким Репниным не ушла, а катается во дворе на катушке.

Не очень поверив Юре, Алексей все-таки почувствовал, как гулко застучало его сердце. Пальцы рук плохо слушались, когда он застегивал пуговицы, и Юра заметил волнение своего друга.

Обхватив его рукой и подталкивая к выходу, Юра шепнул:

— Ну что тебя беспокоит? Я же говорил, что Нина не из тех, кто разменивается на мелочи.

— Эх, Юра! Если бы ты знал…

— Чего знать-то? Все будет прекрасно, вот увидишь!

Морозный воздух и лунный свет, пробивавшийся сквозь молочную кисею, звонкий смех, доносившийся с крохотной ледяной горки, на какой-то момент рассеяли сумрачное состояние Алексея. Ему вспомнилось далекое детство, когда вот здесь, вдоль всего раската, в два ряда горели разноцветные бумажные фонарики. Их делала мама. Они складывались гармошкой. На картонном основании укреплялись стеариновые свечи. Их зажигали и, растягивая фонарики, вешали за крючки на проволоку. А на катушке обычно возвышалась тетя Клава. Она демонстрировала чудо: набирала полный рот керосина и выпускала его тонкой огненной струей, предварительно чиркнув спичкой…

Алексей поглубже натянул рукавицы и пошел в глубину двора. Вскоре он увидел Нину, да и она увидела Алексея. Размахивая руками, что было духу побежала к нему. И вот Алексей уже ощутил холодные щеки Нины, ее горячее дыхание, увидел широко раскрытые, радостные глаза. Нина осыпала его поцелуями, повторяя после каждого поцелуя: «С Новым годом! С Новым счастьем!» Алексей тоже целовал Нину, кружа ее вокруг себя, и они сами не заметили, как оказались на сверкавшем пятачке голована.

— Поехали! — закричала Нина, едва удерживаясь на ногах и увлекая за собой Алексея.

Вездесущий Юра успел подставить им ногу, и они под громкий хохот всех, кто был на дворе, рухнули в сугроб. Выплевывая снег, Алексей поспешил поднять Нину, отряхнул ее шубку, спросил, не больно ли ей.

— Мне не может быть больно, когда я вместе с тобой! А тебе?..

— А мне?.. — Лицо Алексея помрачнело, и он отвел глаза. — А мне, честно говоря, больно.

Нина насторожилась, глаза ее сузились.

— Ты ушибся, или что-нибудь случилось?

— Случилось, — с усилием выдавил Алексей. — Идем, я тебя немножко провожу.

Они медленно пошли через двор. Нина не решалась повторить свой вопрос, Алексей не находил сил для того, чтобы рассказать о своих отношениях с Настей.

Улица была пустынна. Лунный свет серебрил гребни сугробов и подчеркивал тишину, опустившуюся на заснеженный тыловой город. Казалось, и не работали в эту ночь заводы, не грузились на их подъездных путях составы грозным оружием.

— Ты, наверное, очень устал? — тихо спросила Нина и ничего не услышала в ответ, кроме тяжкого скрипа шагов. И еще ей почудилось, будто бы Алексей глубоко вздохнул. Не поворачивая головы, она взглянула на него и вдруг заторопилась, словно страшась услышать самую горькую весть.

— Я пойду! — порывисто сказала она. — Иди отдыхай. Тут остался совсем пустяк.

— Подожди, — задержал ее за руку Алексей.

— Нет, нет! Меня ждет тетушка. Уже поздно.

— Подожди! Я тебе не сказал, что мы не можем больше встречаться. Понимаешь… Так получилось, что я не имею права…

— Не надо, не надо! — И Нина, как бы защищаясь, подняла руку. — Я все поняла сама.

И она быстро побежала под уклон к проступавшему во мгле серому зданию гостиницы. Полы ее шубки развевались, несколько раз она чуть не упала, поскользнувшись на ледяных прогалинах, и вот уже исчезла за углом здания. Все это произошло так внезапно, что Алексей не сообразил: бежать ли ему вслед за Ниной, или крикнуть, чтобы она остановилась и выслушала его? Алексей стоял все на том же месте, испытывая такое отвращение к себе, которое отвергало саму мысль о возможности дальнейшего существования на этом свете.

Здесь его и застали неторопливо идущие по улице Владимир, Юра и Галина. Юра уже успел снять мантию Деда Мороза и был теперь в своем коротком полупальто с воротником шалью.

— Это что за изваяние?! — воскликнул Юра. — Стоит, как ледяной богатырь.

— А он и есть богатырь, — весело сказала Галина. — Так и назвали Алешу в газете: богатырь, гвардеец тыла! Вы читали?

— Нет, тут что-то неладно, — вступился за брата Владимир. — Идем-ка с нами, проводим Галю. — Но, увидев, что Алексей стоит все в той же скованной позе, забеспокоился — Что-нибудь случилось? Поссорились?

— Это исключено! — убежденно возразил Юра. — Они же созданы друг для друга!

— Тогда в чем дело? Алексей, может быть, ты объяснишь?

— Как-нибудь потом, — безвольно обронил Алексей и, ни с кем не прощаясь, быстро пошел к дому.

Глава двадцать вторая

Утром по дороге в цех Алексея встретил Иван Гаврилович Соснин. Он и пожелал первым из заводских друзей-товарищей успехов на весь новый год и, по возможности, крепкого личного счастья. Алексею было приятно услышать поздравления своего бывшего учителя, а теперь — такого же бригадира, как он сам. Он относился к Соснину с большим уважением, наверное, даже любил за необыкновенную человечность, заботу и справедливость.

Эта встреча рассеяла на какое-то время мрачное расположение духа, которое нагнеталось все последние дни. Теперь, после объяснения с Ниной, — а он ждал его, как облегчения своих страданий, — именно теперь Алексей рассчитывал на то, что жизнь войдет в нормальную колею и не будет в ней никаких неясностей. Но так не получилось. Он думал сейчас, что своим признанием обманул и Нину, и самого себя. Ведь он по-прежнему не любит Настю и никогда ее не любил. Все, что произошло с ними, было случайностью, по крайней мере, для него, Алексея. А он отказался от настоящего счастья, пытаясь заглушить свое чувство, и, отвергнув большую привязанность Нины, причинил ей обиду и боль.

Как жить дальше, Алексей не знал, и посоветоваться ему было не с кем. Даже Ивану Гавриловичу не расскажешь всего. Он, может быть, и поймет, даже наверняка, но что сможет сказать, когда все так запуталось в жизни?

А Соснин молчал, чувствовал, наверно, что с Алексеем творится неладное, но не торопил его. В таких случаях лучше подождать, когда человек заговорит сам. А еще лучше: пусть помучается, но самостоятельно решит, каким образом поступить ему. Это за слабым душой надо приглядывать, чтобы не натворил глупостей. Алексей — сильный. Не найдет выхода из тупика — подскажет дорожку жизнь.

Рассудив таким образом, Соснин заговорил о делах производственных. Спросил, велик ли прошлогодний задел, прошло ли предложение Алексея о совмещении операций на сверлильных станках. И задел оказался подходящим — можно спокойно начинать новый год, — и предложение прошло, иначе бы и задела такого не было. Устинов, по определению Алексея, оказался не бюрократом, а самым настоящим цеховым технологом, который оперативно решает насущные вопросы производства.

— Ну и добро! — довольным голосом подытожил Соснин, когда пути их расходились: одному — направо, на участок носков, другому — прямо, на картерный. — Будем надеяться, что в новом году все у нас с тобой пойдет как надо!

— Будем! — с благодарностью отозвался Алексей. — Спасибо, Иван Гаврилович! Приходите на участок, не забывайте.

— Я-то приду, вот ты забегай. — И он кивнул, прижмурив глаза, — такая у него была доброжелательная и подбадривающая улыбка.

В токарном пролете повстречался Чердынцев. Пожали руки, поздравили друг друга с Новым годом.

— Потянем, значит, еще год? — сказал Чердынцев. — Самые тяжелые — за горбом.

— Будем надеяться, — повторил Алексей слова Соснина и сразу перешел к делу: — Как со штамповкой?

— Навалом, — ответил Чердынцев. — Хуже то, что заболел Петро.

Эта новость не сулила ничего хорошего. Поставить вместо Гоголева некого, а поток на участке начинается здесь.

— Надо что-то думать, — проговорил Алексей. — Начинай. Потом, может, встану я.

Обойдя все станки, Алексей снова, как и в прошлую смену, остановился у фрезерного, на котором прежде работал Паша Уфимцев. И на этом месте тоже не было постоянного фрезеровщика. Кто-то всегда подменял Пашу, иной раз сам Алексей, а сегодня — хоть разорвись, ни одного резервного человечка. Алексей посмотрел вдоль ряда станков, прикидывая, каким может быть выход из положения, но так ничего и не придумал.

Решение подсказал сам Паша. Ведь это же он какой-то непривычно осторожной походкой двигается навстречу. Ну конечно он! А Паша расплывается в улыбке чуть не до ушей. Рот у него большой, если смеется, и словно бантик, когда серьезен. А вот лицо — как не его. Прозрачное. Не сходящие круглый год веснушки отчетливо выступили на бледной, бескровной коже.