Очарованная вальсом - Барбара Картленд

— Должен принести вам свои извинения, графиня. Оставляя вас одну во дворце некоторое время назад, я и не предполагал, что это хоть в самой малой мере может оказаться для вас опасным. Я не расслышал, что кричат о пожаре, просто подумал, что все это не более чем чья-то неуместная шутка, и только возвратившись в Хофбург, узнал ужасную правду. Если бы я тогда же обнаружил, что дворец действительно охвачен огнем, я, можете не сомневаться, постарался бы спасти вас с такой же галантностью, как это сделал мой друг Ричард Мелтон.

Голос Александра звучал искренне, и Ричарду было хорошо известно, что он никогда не трусит, когда речь идет о физических действиях. Но если Ванду государь мог озадачить своими рассказами о чьих-то неуместных шутках, то Ричард прекрасно понимал, почему он не мог толком расслышать того, о чем кричали в коридоре.

Одним из тщательно охраняемых секретов при русском дворе было то, что царь Александр был совершенно глух на одно ухо. Вскоре после рождения он был отнят от своей матери императрицей Екатериной Великой, которая хотела воспитать внука в спартанском духе, дабы подготовить его к физическим нагрузкам и сделать выносливым — эти качества потребуются ему, когда он станет правителем милитаризованной империи.

В целом суровое спартанское воспитание оказало на Александра благотворное воздействие, но, желая приучить внука к грохоту орудий, Екатерина поселила его в комнате, окна которой выходили на Адмиралтейство. Так еще ребенком Александр вынужден был слушать залпы пушек Адмиралтейства, которые палили во время каждого праздника, а праздников в то время хватало с лихвой.

Хотя Александр привык к артиллерийской канонаде, мембраны его ушей оказались недостаточно прочными, чтобы постоянно выдерживать такие акустические удары, и в результате император на всю жизнь оглох на одно ухо. Но он скрывал этот физический недостаток, а при дворе, разумеется, не находилось ни одного храбреца, рискнувшего хотя бы заикнуться о глухоте государя.

— Сможете ли вы простить меня за то, что я бросил вас? — спросил Александр, обращаясь к Ванде.

Его просящая интонация, умоляющее лицо и неотразимое обаяние, неизменно действовавшее на всех окружающих, делали невозможными попытки сопротивляться, и Ванда помимо своего желания почувствовала, как начинает улетучиваться ее неприязнь к русскому государю. Ей уже представлялось невозможным, нереальным, что этот человек только что домогался ее и что спас ее от него только так своевременно начавшийся во дворце пожар.

Прежде чем Ванда успела что-то ответить, у них за спиной, со стороны дворца, раздался страшный треск — рухнула величественная галерея, украшенная статуями работы Антонио Кановы. Наблюдавшая за пожаром толпа дружно ахнула — напряженно всматривающиеся лица зевак, освещенные пламенем, делали их похожими на дикарей-людоедов.

Белый заснеженный сад, покрытые инеем голые ветки деревьев, мраморные фонтаны с замерзшей водой создавали странный, полуреальный антураж, вроде театрального задника, на фоне которого происходило действо — грандиозный пожар.

Дворец полыхал. В еще не охваченных пламенем частях здания сновали слуги, выбрасывая из окон картины и статуи. Избежав гибели в огне, многие из этих шедевров находили ее на земле — разлетались на куски упавшие на каменные плиты двора мраморные скульптуры, пропитывались грязью драгоценные полотна художников.

Несколько пехотных батальонов во главе с самим австрийским императором Францем следили за порядком и пытались сдержать распространение пламени. Но свежий ветер продолжал раздувать огонь, и уже было ясно, что один из богатейших домов в Европе обречен на полную гибель.

Не в силах более видеть эту картину, Ванда повернулась к Ричарду и снова уткнулась в его плечо.

— Графиня устала, сир, — сказал Ричард. — Вы позволите мне отвезти ее домой?

И, еще не договорив, Ричард подхватил Ванду на руки. Освещенные пламенем пожара император и Ричард пристально посмотрели друг другу в глаза. Происхождение, чины, звания — все было забыто, отброшено, остались лишь двое мужчин и разделяющая их женщина.

Лицо Александра пылало гневом, он был возмущен, он был нещадно обижен — его попытка примирения была отвергнута.

На секунду царь почувствовал злость на этого нищего англичанина, которому он помог, которого одарил своей дружбой. Но затем, словно глазами другого человека, посмотрел на себя, заглянул в свою душу. И что он там увидел? Противоречивую, полную контрастов натуру, в которой христианское смирение смешалось с гордостью, чувственность — с духовностью, доброта — с обидчивостью. Сам испугавшись того, что увидел, царь обратился к великому дару, которым, как ему хорошо было известно, он обладал, — к своей уникальной способности находить единственно правильный подход к людям, покорять сердца тех, с кем он вступал в контакт.

Губы царя изогнулись в приветливой улыбке.

— Разумеется, мой дорогой Ричард, — задушевно проговорил он. — Графиню следует увести подальше от этой ужасной разрушительной сцены. В вашем распоряжении мои личные сани, возьмите их, с моего благословения, а когда к графине возвратится способность воспринимать речь, передайте ей мои заверения в самой искренней признательности Небесам за то, что она осталась цела и невредима.

Можно ли устоять перед таким проявлением великодушия? Не обращая внимания на непреднамеренную двусмысленность, прозвучавшую из уст императора, бормоча слова благодарности, Ричард быстро вынес Ванду из сада, сквозь толпу зевак, к саням — впряженные в них встревоженные видом пожара лошади нетерпеливо ожидали своих седоков.

Осторожно уложив Ванду на удобное мягкое сиденье, Ричард сел рядом и позволил слуге накрыть их обоих тяжелым соболиным пологом — Александр привез его с собой из России.

До дома баронессы было недалеко, но ехать пришлось довольно долго — саням приходилось буквально пробираться по улицам, запруженным людьми, спешащими посмотреть на то, как горит знаменитый дворец Разумовского, где еще вчера пировали и веселились толпы гостей. К этому времени новость о пожаре уже разлетелась по всей Вене, и каждому, от самого знатного до самого незначительного горожанина, хотелось своими глазами увидеть, как превращается в прах один из красивейших домов столицы, увидеть зрелище, превосходившее в своей дикой красоте все военные парады, турниры и балы-маскарады последнего времени.

Всю дорогу Ричард прижимал к себе Ванду, но она подняла голову и заговорила только тогда, когда они оставили дворец далеко позади и углубились в паутину городских улиц, над которыми уже разгоралась бледная немощная заря.