Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

— Назирал добрую добычу, сотник. Пополудни в замок яка-то важна птиця приихала. Може, полковник, а може, и сам генерал.

— Ну, генералу сюда не треба, Иван.

— Ей-бо, сотник, така на нем одежа гарная, уся у золотых галунах. И с ним народа человек двадцать.

— Ну, пусть генерал. Дальше шо?

— А шо дальше? Сплять, наверно.

— Значит, они в замке остались?

— А куды ж им деться? До самой ночи возле него просидел. Солдаты костер развели, что-то жарили, потом угомонились.

— Караульщиков много?

— Тики одного бачив, шо у ворот. А в замке, кто ж его ведает, сколько понаставлено.

Казаков, чтоб все его слышали, сотник усадил на землю. И негромко начал:

— Так, хлопцы, в замке на той стороне спит «важная птица». Ее берем живьем. Остальных на нож. И без шума, шоб никто не успел стрелить. Яким!

— Га.

— Ты с братом снимешь караульщика у ворот. Петро, ты со своими хлопцами станете у всех окон и дверей снаружи. Кто в них сигает, тот и ваш.

— А ежели сама важна «птица»?

— «Птицу» не трогать. Кляп в рот — и все.

— А як спознать, кто у них «птица»?

— Нюхай, дурень. От важных завсе духами несет. Остальные со мной. Входим внутро замка… Да в темноте друг дружку не порежьте, черти.

— Нужен отзыв, сотник. Без отзыва и до греха недолго.

— Добре. Отзывом станет «конь».

— Отзыв «конь»… «конь»… «конь»… — прошелестело среди сидящих на земле слово, ласкающее слух любого казака.

— И последнее: уходим к реке все разом по моему сигналу. Я гукну филином два раза. Да на воде не шуметь, трясця вашей матери. По воде за версту слыхать.

Из прибрежного тальника были выволочены лодки самых разных размеров и предназначений. И тяжелая байда на десять человек, и крохотные юркие двухместные долбленки, и низкие неповоротливые плоскодонки, даже несколько плотиков из связанных лыком бревешек.

Для казаков, давно привыкших к ночным набегам, дело было знакомым. Все совершалось в полной тишине. Лодки одна за одной растворялись в темноте, уходя к противоположному берегу. Ни всплеска, ни стука.

На той стороне сотник, приплывший одним из первых, дождался, когда причалили все, взял одного казака за плечо, кивнул на реку. Тот понял знак: «Оставайся здесь, стереги лодки».

Остальные отправились от реки вверх по едва заметной тропке. Впереди шел Иван — казачий надзиратель, уже наизусть знавший околозамковое пространство. Когда на темном небе обрисовался тяжелый силуэт замка, казаки остановились и пропустили вперед Якима с братом. Те, поправив папахи, скрылись в темноте.

Оставшиеся стояли, отсчитывая в уме томительное время ожидания и чутко прислушиваясь к ночной тишине. Возможно, донесется стон или вскрик умирающего шведского часового. Но никто так ничего и не услышал. Зато увидели бесшумно явившегося со стороны замка Якима, махнувшего рукой: «Путь свободен».

Все бросились вперед через распахнутые ворота, мимо убитого часового, каждый на свое предназначенное заранее место. Через какую-то минуту замок был окружен, и для находящихся внутри шведских солдат был уготован один исход — казачий кинжал.

Сотник, возглавивший группу захвата, махнул рукой и устремился к входу, где в глубине тихо помаргивал огонек свечи. Они уже всходили на крыльцо, когда услышали откуда-то из темноты двора короткий предсмертный вскрик: «А-а-а!»

«Черт патлатый, — с неудовольствием подумал сотник о казаке, давшем закричать неприятелю. — Аккурата не соблюл». В том, что закричал швед, он не сомневался.

Огонек свечи, как оказалось, горел в фонаре, стоявшем на столе караульного. Сам он безмятежно спал рядом на низкой лавке. Ему и проснуться не дали.

Сотник схватил фонарь, указал им на ближайшие двери. Казаки бросились туда, видимо, это были комнаты караула. Послышалась возня, крики, что-то разбилось со звоном.

Сотник бросился по лестнице наверх, понимая, что «важная птица» должна быть там. А по замку уже шел шум потасовки, звенели стекла, слышались вскрики, топот ног.

Когда они ворвались в спальню, где, по расчетам, должен был находиться важный швед, то свет фонаря упал на пустую кровать. Но по смятой подушке, по только что откинутому одеялу сотник понял — швед где-то рядом.

— Ищите! Живо! — скомандовал он казакам, освещая фонарем то один, то другой угол спальни, то огромный многодверный шкаф.

На стуле у кровати висел шитый золотой канителью кафтан с блестящими позументами.

«А ведь и впрямь, кажись, генерал, — подумал сотник. — Не ошибся Иван».

— Да живей, живей… — торопил он казаков, раскрывавших дверки шкафа.

И вдруг один казак, вскричав: «Вот он!» — наклонился к ложу и, ухватившись за голую ступню, потащил шведа из-под кровати.

Он был в длинной ночной рубахе, она завернулась на нем, пока его вытаскивали. Швед, слышавший предсмертные крики и стоны, несшиеся по замку, решил, что и его ждет смерть, и закричал вдруг на довольно сносном русском языке:

— Меня нельзя… меня нельзя убиваль… Я есть генераль.

И действительно, это был генерал-адъютант Канифер.

— Что ты, милай, — сказал сотник почти ласково. — Ты нам и нужен. Живой нужен, дядя, живой. — И приказал казакам: — Помогите его сиятельству одеться, не повезем же мы его к царю в исподнем.

Трясущимися руками Канифер натягивал штаны, не умея поймать застежки. Казаки, посмеиваясь, помогали ему, шутили:

— Ты уж не обмарайся, вашество, больно портки у тя добрые.

Помогли надеть кафтан, нахлобучили шляпу. Сотник забрал генеральские пистолеты и шпагу.

— Ну, ходу, хлопцы! — И генералу: — Не вздумай кричать, ваше превосходительство, а то придется глотку заткнуть.

— Ни-ни… Я все понималь, — отвечал Канифер поспешно. — Слово рыцарь, буду нем как рыбка.

Казаки помчались по лестнице вниз, с ними вместе мчался и генерал, бесцеремонно поощряемый сзади тычками:

— Живей, живей!

Пожалуй, с далеких лет юности не приходилось Каниферу бегать столь резво, да еще ночью, да еще в столь тесном окружении кровожадных азиатов. Ему это казалось все еще продолжающимся сном. Страшным, кошмарным сном.

Едва оказались во дворе, как чуть ли не над самым его ухом закричал филин, раз-другой: «У-ук-хх!»

«Господи, снится, — подумал Канифер. — Как бы скорей проснуться».

Но никак не просыпалось генералу. Во дворе он увидел, как бежали со всех сторон тени этих страшных азиатов, ему казалось, они являлись отовсюду. Затопали, зафыркали кони.

— Якимка, не жадничай! — крикнул сотник. — Брось. Нынче другая добыча.

— Ничого, сотник. Хоть писля коней продуваним.

Все бежали вниз к реке. Садились в лодки. Кони не хотели идти в холодную воду. Казаки быстро разобрали их, уговаривали и тихо пускались с ними вплавь. Какой же казак не сговорится с конем, хотя бы и шведским!

Еще в лодке Канифер надеялся проснуться. А когда в лесу сотник подсадил его в седло, генерал спросил жалобно:

— Неужто вы все — правда? Неужто я есть плен?

— Все въяви, генерал, — хлопнул его тяжелой ладонью сотник по колену, да так крепко, что Канифер, изморщившись от боли, наконец-то понял: это не сон.

«Господи, как глупо, как глупо, — терзался генерал, трясясь в седле в окружении казаков. — И зачем же меня понесло в этот замок, в сторону от Могилева? Господи, как глупо».

Генералу не хотелось перед своим Господом признаваться, зачем его «понесло в этот замок».

Накануне в штабе Карла XII начался дележ будущей добычи. Генерал Спарре, например, выпросил себе Москву, а когда король взглянул на Канифера, у того просьба оказалась скромнее: «Ваше величество, подарите мне замок, который мы недавно проезжали».

Канифер рассудил здраво: до Москвы еще далеко, шагать да шагать, а замок — вот он, под боком, и уже на нашей стороне.

И король оказался щедр. Эх, лучше б он пожадничал!

— Берите, Канифер.

— Когда?

— Хоть завтра. Берите со всеми прилегающими землями, со всеми крестьянами.

— И я могу поехать туда?

— Разумеется. Я дам вам охрану из двадцати драбантов {205}. Езжайте, вступайте в свои права.

Вступил, называется.

«О Господи, зачем я поехал в этот замок? — продолжал лукавить генерал перед Всевышним. — Почему я не остался при штабе в Могилеве? Почему?»

А казаки скакали все дальше и дальше от Днепра. Скакали до самого рассвета. Когда впереди показалось меж сосен солнце, когда близко уже было до дому, грянули дружно песню:

Ой, у городи у Львови зашумели верби,Козак-бурлак вбитый лежить, Серпяго-то мертвый.Ой, у городи у Львови задзвонили звоны,Козак-бурлак вбитый лежить, правлять похорони-и…

Канифера ввели в просторную горницу, указали на стул, стоявший напротив стола: садись.