Ученик - Тесс Герритсен

— Что, даже сенатор бессилен?

Конвей иронично улыбнулся.

— Сенатор-демократ от либерального штата, следует добавить. Я служил своей стране, был ее солдатом. Но тем не менее некоторые чины в оборонных структурах никогда не примут меня. Я вызываю у них аллергию.

Ее взгляд опять переместился на фотографии. На галерею убитых мужчин, которые были выбраны на роль жертв не из соображений политики, национальности или убеждений, но только потому, что у них были красивые жены.

— Вы могли бы рассказать мне все это несколько недель назад, — упрекнула она.

— В полицейских расследованиях всегда много утечки, — возразил Дин.

— Только не в моих.

— В любых. Если бы я поделился этой информацией с вашей командой, что-то непременно просочилось бы в прессу. И ваша работа тут же оказалась бы в зоне внимания не тех, кого нужно. Людей, которые помешали бы вам произвести арест.

— Вы действительно считаете, что они оберегают его? После всего, что он натворил?

— Нет, я думаю, они так же, как и мы, стремятся изолировать его. Но хотят сделать это тихо, не привлекая внимания общественности. Совершенно очевидно, что они потеряли его след. Он вышел из-под их контроля, стал убивать мирных граждан. Он превратился в ходячую бомбу, и они не могут себе позволить закрыть на это глаза.

— А если они поймают его раньше, чем это сделаем мы?

— Мы об этом никогда не узнаем. Убийства прекратятся, вот и все. А мы останемся в неведении.

— Я не люблю закрывать дела таким способом, — сказала Риццоли.

— Конечно, вы хотите справедливости. Ареста, суда, приговора.

Все, как положено по закону.

— Вы так говорите, будто я прошу достать луну с неба.

— В данном случае так оно и есть.

— Так вы для этого привезли меня сюда? Сказать, что я никогда его не поймаю?

Он наклонился и пристально посмотрел ей в глаза.

— Мы хотим того же, чего хотите и вы, Джейн. Свершения правосудия. Я преследую этого человека с Косова. Думаете, меня устроит какой-то иной вариант, кроме справедливого?

Конвей тихо сказал:

— Теперь вы понимаете, детектив, почему мы пригласили вас сюда? Понимаете всю важность соблюдения секретности?

— Мне кажется, ее чересчур много в этом деле.

— Но только так мы можем довести расследование до конца. Думаю, мы все этого хотим.

Какое-то мгновение она смотрела в глаза сенатору.

— Мою поездку оплатили лично вы, не так ли? Авиабилеты, лимузины, роскошный отель. Надеюсь, это не ФБР потратилось?

Конвей кивнул. И устало усмехнулся:

— Расходы на стоящее дело лучше не отражать в балансе.

23

Небеса все-таки разверзлись, и капли дождя тысячей молоточков застучали по крыше автомобиля Дина. Щетки на ветровом стекле еле справлялись с потоком воды, позволяя разглядеть безнадежно застрявший в пробке транспорт и залитые улицы.

— Хорошо, что вы не улетаете сегодня вечером, — сказал он. — В аэропорту, наверное, сейчас полная неразбериха.

— В такую погоду лучше находиться на земле, вы правы.

Он метнул в ее сторону насмешливый взгляд.

— А я думал, вы бесстрашная.

— С чего вы взяли?

— Да глядя на вас. Вы так старательно работаете над этим имиджем. Всегда начеку.

— Вы опять пытаетесь влезть ко мне в душу. Это ваше любимое занятие?

— Просто привычка. Я занимался этим в Заливе. Психологическая обработка противника.

— Но я ведь не враг, кажется?

— Я никогда не считал вас врагом, Джейн.

Она посмотрела на него и в очередной раз залюбовалась идеальными линиями его профиля.

— Но вы мне не доверяли.

— Я вас плохо знал.

— Выходит, вы изменили свое мнение?

— А почему, как вы думаете, я пригласил вас в Вашингтон?

— О, я не знаю, — усмехнулась Риццоли. — Может, соскучились по мне и захотели увидеть?

Его молчание повергло ее в смятение. Она пришла в ужас от своей тупости и наивности — качеств, которые она презирала в других женщинах. Она уставилась в окно, словно стараясь укрыться от его взгляда, его голоса, собственных глупых слов, до сих пор звучавших в ушах.

Впереди наконец наметилось подобие движения, и автомобили зашуршали по лужам.

— Если честно, — произнес Дин, — мне действительно хотелось вас увидеть.

— Неужели? — небрежно бросила она. Уже однажды выставив себя на посмешище, она не собиралась повторять ошибку.

— Я хотел принести свои извинения. За то, что сказал Маркетту о вашем служебном несоответствии. Я был неправ.

— И когда же вы это поняли?

— Не могу сказать, что это случилось в какой-то определенный момент. Я просто... наблюдал за вашей работой день за днем. Видел, как вы сконцентрированы. Как нацелены на результат. — Он добавил, уже тихо: — А потом я понял, что вам приходилось преодолевать с прошлого лета. Раньше я даже не догадывался.

— И наверняка подумали: «Тем не менее ей удается справляться с работой».

— Вам кажется, что я вас жалею, — сказал он.

— Знаете, не очень-то приятно слышать о себе: «Посмотрите, как многого ей удалось добиться, учитывая ее состояние». Что ж, тогда вручите мне олимпийскую медаль. Как самому психологически устойчивому копу.

Дин тяжело вздохнул.

— Вы что, всегда ищете подтекст в каждом комплименте, в каждой похвале? Джейн, иногда люди говорят то, что думают.

— Уж вы-то можете понять, почему я скептически отношусь к вашим словам.

— Вы до сих пор считаете, что я что-то недоговариваю?

— Честно говоря, не знаю, что и думать.

— Конечно, ведь вы ни в коем случае не заслуживаете искреннего комплимента от меня.

— Я понимаю, о чем вы.

— Может, и понимаете. Но все равно не верите. — Он затормозил на красный сигнал светофора и посмотрел на нее. — Откуда этот скепсис? Неужели так тяжело быть просто Джейн Риццоли?

Она устало усмехнулась.

— Давайте не будем углубляться в эту тему, Дин.

— Это что, проблема женщины-полицейского?

— Вот видите, сами все знаете.

— Но ваши коллеги, кажется, уважают вас.

— Есть весьма заметные исключения.

— Ну, это как всегда.

Светофор зажегся зеленым, и он опять сосредоточился на дороге.

— Работа полицейского, — начала она, — все-таки требует большого количества тестостерона.

— Тогда почему вы выбрали ее?

— Потому что плохо училась.

Они оба рассмеялись. Это был их первый общий искренний смех.

— По правде говоря, — сказала она, — я хотела быть полицейским уже с двенадцати лет.

— Почему?

— Полицейских все уважают. По крайней мере мне, ребенку, так казалось. Мне хотелось иметь нагрудную бирку, оружие — все то, что заставляло бы окружающих вставать при моем появлении. Я не хотела прозябать в каком-нибудь офисе, где стала бы невидимкой. Мне не хотелось быть похороненной заживо, быть пустым местом. — Она облокотилась на дверцу и устроилась поудобней. — Но теперь мне кажется, что анонимность — это не так уж плохо. — По крайней мере Хирург никогда бы не узнал моего имени.

— Вы так говорите, словно жалеете, что выбрали работу в полиции.

Она вспомнила долгие ночи, проведенные на ногах, с подкреплением в виде кофеина и адреналина. Ужас, который охватывал ее при виде самых низменных человеческих деяний. Вспомнила она и о погибшем из самолета, дело которого до сих пор лежало у нее на столе как напоминание о ее никчемности. И о никчемности самой жертвы. Она подумала о том, что мечты иногда уводят в совершенно непредсказуемые сферы. В подвал сельского дома, где воздух пропитан запахом крови. Или в свободное падение из самолета. Но это наши мечты, и мы слепо идем за ними.

Наконец она произнесла:

— Нет, я не жалею. Это моя работа. Это то, что меня волнует, что вызывает во мне злость. Знаете, я очень часто испытываю злость. Просто не могу спокойно смотреть на трупы невинных людей. В эти минуты я становлюсь их адвокатом, воспринимаю их смерть как вызов, брошенный лично мне. Наверное, когда я перестану злиться, пора будет уходить.

— Не у каждого полицейского такой огонек в душе. — Он посмотрел на нее. — Мне кажется, вы самый увлеченный человек из всех, кого я знаю.

— Не так уж это хорошо, быть увлеченным.

— Вы неправы.

— А вы считаете, что это нормально, когда из-за собственной увлеченности ты готов сгореть на работе?

— Вы это чувствуете?

— Иногда. — Она уставилась на струи дождя, которые заливали ветровое стекло. — Наверное, лучше быть похожей на вас.

Он не ответил, и Риццоли подумала, не обидела ли она его, намекнув на холодность и бесстрастность. Но ведь и на самом деле он всегда производил на нее впечатление человека в сером. Он так долго оставался для нее загадкой, что сейчас ей захотелось спровоцировать его, заставить раскрыться, проявить хотя бы какие-то эмоции, пусть даже и не слишком приятные. Победить его неприступность.

Но, именно штурмуя такие цели, женщины и выглядят полными дурами.

Когда Дин наконец подъехал к отелю «Уотергейт», она приготовилась сухо проститься с ним.