Порабощенный разум - Чеслав Милош

Реакционер, читая даже много книг о диалектическом Методе, не понимает, что составляет его суть: ему не хватает какой-то пружинки в уме. Серьезные последствия вытекают из этого, например, в его оценке психологии людей. Диалектик знает, что умственная и эмоциональная жизнь человека находится в постоянном движении, что трактовать личности как характеры, сохраняющие неизменность во всех обстоятельствах, не имеет смысла. С изменением условий жизни изменяются человеческие верования и то, как человек реагирует на что бы то ни было. Реакционер с изумлением смотрит на перемены, происходящие в людях. Наблюдая, как его знакомые становятся постепенно сторонниками системы, он пробует своим неумелым способом объяснить это как «оппортунизм», «трусость», «предательство»; он должен иметь такие этикетки, без них он чувствует себя потерянным. Поскольку его понимание опирается на принцип «или — или», он пробует делить окружающих на «коммунистов» и «некоммунистов», хотя в народных демократиях такое различение теряет всякие основания: там, где диалектика формирует жизнь, кто-то, кто хочет применять давнюю логику, должен чувствовать себя совершенно выведенным из равновесия.

С реакционером случается вечно одно и то же: он имеет понятия, и вдруг из этих понятий утекает всякое содержание, у него остаются пустые слова и фразы. Его знакомые, которые еще год назад повторяли эти слова и фразы с удовольствием, отворачиваются от них как явно слишком общих, слишком малоопределенных и неприменимых к действительности. Реакционер с отчаянием повторяет: «честь», «отчизна», «нация», «свобода», он никак не может освоиться с фактом, что для людей, находящихся в изменившейся (и изменяющейся ежедневно) ситуации эти абстракции приобретают конкретное и совсем другое, чем прежде, значение.

Благодаря таким его чертам диалектики считают реакционера типом умственно низшим, чем они сами, и потому малоопасным. Равным партнером они его не считают. Реакционерами в этом смысле были класс собственников и большая часть старой интеллигенции. Именно благодаря этому жестко взять интеллигенцию в руки после ликвидации класса собственников не представляет больших трудностей: более жизнеспособные ее представители переходят на новые идеологические позиции, а остальные опускаются интеллектуально и социально все ниже, по мере того, как перестают «поспевать» за происходящими вокруг переменами. Новая интеллигенция не имеет уже со старой общего языка. Реакционные тенденции существуют в массах крестьянства и бывшей мелкой буржуазии, но эти тенденции лишены интеллектуального выражения. Эти массы воспитываются (созданием новых условий жизни), и хотя они недовольны, с каждым месяцем увеличивается умственная дистанция между ними и убежденными реакционерами. Серьезным фактором, облегчающим властвование страной, являются политики эмиграции. Девяносто процентов из них — это, согласно данному выше определению, реакционеры. Их призывы и речи по радио напоминают стрельбу бедного Лаурела по самолетам. Слушатели не без удовольствия принимают их брань по адресу нелюбимой власти, но не могут относиться к этим формулировкам серьезно. Несообразность слов, дорогих этим политикам, и опыта — слишком явная, превосходство понимания диалектиков, всегда приспособленного к текущей действительности, слишком очевидно. Такого рода оценка, неблагоприятная для реакционеров, появляется инстинктивно: есть в ней что-то вроде чувства неясного смущения, стыд, что те, которые выступают против диктатуры, умственно до нее не дорастают. Отсюда возникает нежелание солидаризоваться с реакционерами (инстинкт, который чует слабость, присущ человеческим массам) и углубляется ощущение фатализма.

Стало быть, власти над умами масс ничто не угрожает. Интеллектуальная энергия, где бы она ни появлялась, может найти только один выход. Другое дело, если рассматривать эмоциональную жизнь масс, огромную напряженность существующей в них ненависти. Эту ненависть нельзя объяснить только экономическими причинами. Партия чувствует, что в этой области, наименее марксизмом изученной, кроются неожиданности и подлинные опасности.

Прежде всего проблема религии. Эта проблема все еще существует, несмотря на слабые пункты христианства, которые можно успешно атаковать. Не без причины католическая Церковь яростно защищала в начале Реформации феодальную структуру против зарождающегося капитализма; капитализм создал научное мышление, которое нанесло в Европе удар религии, поскольку увело лучшие умы из сферы влияния теологии. В современном обществе можно наблюдать быстрое распространение идей, которые поначалу являются собственностью лишь горстки умов. Чтобы знать, как будет происходить развитие общества, часто бывает достаточно отследить направление, в котором устремляется мысль небольшого числа наиболее чутких личностей. То, что находится в определенный момент на поверхности (например, определенные литературные стили), уступает место новым элементам, хоть долго еще продолжает существовать как сфера второстепенная и третьестепенная (впрочем, возможны и возрождения). Это произошло в Европе также с теологией, которая утратила свое первостепенное положение. Церковь потеряла интеллектуалов и не завоевала нового возникающего слоя рабочих — а это две группы, которым Партия придает специальное значение. Умственная жизнь христианства развивается сегодня на периферии Церкви — в маленьких группках, пробующих приспособить христианскую философию к новым потребностям столетия.

Однако религиозные потребности в массах существуют, и было бы ошибкой, с точки зрения Партии, их отрицать. Может быть, превращая все население в рабочих, удастся уничтожить сами эти потребности, но не совсем ясно, когда это наступит. Здесь приходится иметь дело с элементами непредсказуемости. Внутреннее сопротивление, которое человек оказывает разумному объяснению явлений, по существу таинственно. Так слаба логическая вооруженность христианства в двадцатом веке и так сильно ребенок в школе пропитывается новым способом мышления, а тем не менее все еще существует область тени, недоступная свету разума. Мы постоянно натыкаемся на загадки. Профессор Павлов, создатель теории условных рефлексов, ходил каждую неделю в церковь; поскольку он был выдающимся ученым и старым человеком, ему не делали в Москве по этому поводу неприятностей. Создатель теории условных рефлексов! Именно той теории, которая является одним из самых сильных аргументов против существования некой постоянной «природы человека». Защитники религии ссылается на эту «человеческую природу», утверждая, что изменить ее полностью не удастся и что если в течение тысячелетий в различных цивилизациях появлялись божества и храмы, можно ожидать того же самого в будущем. Что происходило в голове профессора Павлова, если две системы понятий — научная и религиозная — пребывали там одновременно?

Но являются ли склонности, которые толкают людей к религии, свойством «человеческой природы» или же условных рефлексов, действующих в течение столетий, — не столь важно: важно, что склонности эти есть. Во время войны Советского Союза против Гитлера понадобилось извлечь из пыли забвения попов, так же как пришлось воззвать к националистическим чувствам. Когда перед лицом смерти приходит мгновение абсурдного озарения, что все это не имеет смысла, — диалектический материализм обнаруживает вдруг свою математическую структуру. Человек падает с хитроумно поставленных мостов в пропасть и предпочитает подчиниться магии иконы.

Партия знает, что она сама является Церковью. От того, в какой степени она сумеет направить в нужное русло иррациональные человеческие склонности и использовать их в своих целях, — зависит ее диктатура над земным шаром и преобразование человека. Нет, недостаточно убедить людей правильным пониманием. Ритуал в красном уголке, поэзия, повесть, фильм так важны потому, что они проникают глубже, туда, где затаился эмоциональный протест. И не следует проявлять терпимость к другой Церкви — христианской. Это враг номер один: в нем находит опору всякий скептицизм масс, если речь идет о радикальном изменении человека. Если, согласно Евангелию, нельзя обижать ближних, то, может быть, нельзя также искоренять «кулаков»? Если не надлежит оказывать наивысшие почести людям, то, может быть, обряды в честь гениев, таких, как Ленин и Сталин, являются идолопоклонством?

Среди моих знакомых и друзей было много христиан — поляков, французов и испанцев, — которые в области политики были сторонниками строгой сталинистской ортодоксии, сохраняя себе внутренние оговорки, веря в корректуру Бога, проводимую после исполнения кровавых приговоров полномочными представителями Истории. Они заходили в своих рассуждениях довольно далеко: по их мнению, историческое развитие происходит согласно незыблемым законам, которые существуют по воле Бога; одним из этих законов является борьба классов; двадцатый век — это век победоносной борьбы пролетариата, которым руководит в этой борьбе коммунистическая Партия; поскольку вождем коммунистической Партии является Сталин, он выполняет закон Истории, то есть действует по воле Бога, и нужно быть послушным ему. Обновление человечества возможно только тем способом, который применяется на территории России, поэтому христианин не может выступать против единственной, правда, жестокой идеи, которая создаст на всей планете нового человека. Такое понимание часто используется публично теми духовными лицами, которые являются орудиями в руках Партии. «Христос — это новый человек. Новый человек — это советский человек. Стало быть, Христос — это советский человек!» — сказал румынский патриарх Юстиниан Марина[194].