Длиной в неизвестность - Вокари Ли

— Я зайду на работу, — предупредила Нина Юрьевна, — Юра, накорми мальчика, понял?

— Конечно, — кивнул он.

— Там в холодильнике пирог и суп, погрейте только.

— Конечно.

Юра ещё несколько минут получал наставления, прежде чем они смогли уйти.

— Туда, — Юра кивнул в сторону автобусной остановки, — ты не подумай, она такая только при гостях. Ну там про супчики всякие и прочее. Кстати, суп не советую, дрянь полная.

— А звучит вкусно, — мечтательно произнёс Тору.

— Ну вот только после голодовки и захочется, — усмехнулся Юра, — он на одной капусте с морковью. Может, картошка ещё плавает. Одинокая такая, крупная. С глазками.

— С глазками?

— Ну не в смысле глаз, дурак, — Юра легко толкнул его плечом. Тору чуть сильнее толкнул в ответ, — просто чёрные пятна.

— Покажешь? Интересно.

— Хорошо, будем читать Евангелие и рассматривать картошку, — давая обещание, Юра шутливо положил руку на сердце.

— А правда, — согласился Тору, — почитай мне. Я не любил, когда мама читала на ночь, потому что она на меня пялилась.

— Думаешь, я не буду?

— Ты не так будешь, если будешь, — объяснил он. — Ты не тревожный.

К остановке подошёл нужный автобус, и Тору мысленно поблагодарил Бога, к которому по счастливой случайности зашёл в гости несколько минут назад.

— В выходные так мало народу, — Юра довольно сел в кресло, откинувшись на низкую спинку. — Даже дышится легко.

— Иронично слышать это от тебя, — отшутился Тору, надеясь, что Юра не заметил в его голосе некоторую нервозность.

— Дышу, пока дышится, — пожал плечами он.

Какая простая истина была скрыта в его словах!

Вскоре Тору убедился в том, что насчёт супа Юра не врал. Как только содержимое кастрюли оказалось в тарелке, оно уже стало выглядеть подозрительным, а из микроволновки вылезло ещё и противно пахнущим.

— Не думал, что у тебя есть микроволновка, — заметил Тору, — слышал, что это от…от лука…

— …от лукавого, да, — поправил Юра. — Это моя. Мама не пользуется обычно, я при маме тоже. Греем на плите.

Тору многозначительно кивнул. Всё сложнее ему было поверить в то, что Юру в самом деле устраивала такая жизнь. Это было просто невообразимо! Он посчитал бы идиотом любого, кто рассказал бы про жизнь в России двадцать первого века в таком ключе.

Вежливость почти заставила Тору доесть злополучную порцию безвкусной и пресной жижи, но Юра вовремя вылил её в унитаз.

— Какая разница, сразу вылью или ты через пару минут из своего желудка?

— Жалко как-то.

— А меня не жалко? Я бы вообще всю кастрюлю вылил, — ответил Юра. — Мама мясо не ест и не готовит. А мне остаётся друзьям пиццы таскать, чтобы по десятому кругу не слушать про пользу поста.

Тору не нашёл нужных слов, и разговор быстро потух в отзвуках проснувшейся улицы.

Шаг тридцатый. За мной неустанно следят

Тору проснулся посреди ночи от звонка матери. Открыв глаза, он первым делом схватился за телефон и вгляделся в своё тускло-чёрное отражение. Экран уведомлений молчал. Час сорок.

Из-за приоткрытых штор в комнату лился лунный свет: серебристая нежность ползла по полу и одеялу, перебиралась на подушку и невесомо касалась лица. Тору оглянулся: в постели он был один.

Боковым зрением он уловил тёплое свечение: пламя свечи понималось над полкой с иконами. Юра стоял, сложив руки в молитвенном жесте, и едва слышно что-то шептал: его голос плавно вплетался в тишину улиц и растворялся в съеденном темнотой воздухе.

«…помилуй…раба Божьего…»

Пламя вздрогнуло, осветив очерченные позолотой лики. Тору бесшумно повернулся на бок, и, накинув на ухо одеяло, попытался скрыться от преследующего его бормотания. Наблюдать за молитвой было совестно, а от монотонного шёпота за спиной становилось не по себе.

— Я разбудил? — Юра сел рядом — матрац прогнулся и скрипнул.

— Я сам проснулся.

Глаза Юры блестели — в свете луны можно было разглядеть в них тонкую красную сеточку. Ресницы слиплись от влаги и стали ещё длиннее, Тору захотелось смахнуть с них остатки слёз.

— Ты молился, — тихо сказал Тору, сев рядом, — так рано. Или поздно.

— Отец снился, — ответил он, поправив ворот футболки, — попросил.

Юра сжал ткань домашних штанов, отвёл взгляд и тяжело сглотнул.

— Расскажи, — попросил Тору. Юра встал, потянулся и с улыбкой сказал:

— Пойдём на кухню. Мама ещё не вернулась, а есть жутко хочу.

— Юр.

Тору поплёлся за ним. Юра взял со стола заветревшийся кусок хлеба, посыпал его сахаром и надкусил. Полумрак комнаты оттенил скучающий взгляд: Юра безразлично смотрел прямо перед собой.

— Так и будешь молчать?

— А что я должен сказать? — монотонно жуя, ответил он. — Мне нечего.

Он плеснул в стакан сырой воды и шумно отпил.

— Ты можешь рассказать мне. Про отца и…вообще, что хочешь. Вижу же, что тебя гложет. Будет легче, если выговоришься.

Юра ненадолго перевёл на него взгляд, а потом снова уставился в никуда. Остаток бутерброда уныло лежал на столе: крупинки сахара переливались в свете луны. Юра смотрел на него без аппетита.

— В последнее время часто снится, — заговорил он, крутя в руках стакан, — просит молиться. Плохо ему там, наверное. К себе зовёт.

— Плохо, когда зовёт, — ответил Тору, — мама говорила, что плохо и что нельзя с покойниками ходить.

— Глупости, — отмахнулся Юра, — суеверия. Он никогда бы мне не навредил. Первый и единственный сын всё-таки. Со вторым не сложилось, он даже вдохнуть не успел, наверное, маленький такой, синенький. Жуть.

— Вторым?

— Не надо, — Юра в один глоток осушил стакан и рывком поставил его на стол, — туда не надо, правда.

— Юр, — Тору крепко схватил его за запястье и не дал выйти из-за стола, — пожалуйста.

— Руки, — холодно сказал Юра. От металлических ноток его голоса Тору стало не по себе. — Отпусти, — он легко освободился из хватки и всё так же строго продолжил, — спущу с лестницы, и мне будет всё равно на твою мёрзнущую полуголую задницу.

— Прости, — поджав губы, проговорил Тору. Юра, чуть погодя, улыбнулся в ответ. Будто ничего не произошло. Будто этого разговора никогда не было. Тору хрустнул сахарным бутербродом — крупинки мелко заскрежетали на зубах. За стеной по-прежнему горело высокое пламя церковной свечи. Сияние ночи съело отзвуки невысказанных слов — в комнату Тору вернулся в полной тишине.

Весь следующий день он рисовал абстракции под странную музыку. Юра называл её «высочайшим искусством» и, казалось, сердцем проживал каждый такт. Тору же не различал в ней ничего, кроме хаотичных стуков и режущего слух звона, но всё равно терпеливо молчал и старался глубже погрузиться в работу. Всё было так, как раньше. Ночной разговор стёрся из