Семь дней в июне - Тиа Уильямс

– Повернись, – с вожделением приказал он.

Не задумываясь ни на мгновение, она так и сделала. Продвигаясь вниз по ее телу, он просунул руки под ее ягодицы, притянул ее к своему рту и приступил к делу – без дразнилок, без нарастания. Шок был восхитительным. Она вскрикнула. Выгнула спину. А потом он остановился.

С дразнящей ухмылкой он поднялся выше.

– Привет. – Он усмехнулся.

– Почему ты остановился?

– Захотелось тебя поцеловать. – Он так и сделал, целомудренно, в губы.

– Ты хуже всех. Трахни меня. Пожалуйста. Трахни меня на кровати Джеймса Болдуина.

Шейн засмеялся.

– Это не его кровать. Думаешь, у них кровати с современными матрасами?

– Ох. – Она схватила его за руки. – Ну, тогда трахни меня на этой кровати с современным матрасом.

– Сначала кончи. Потом я тебя трахну.

Не успела она ни о чем подумать, как он снова жадно впился в нее языком. И она будто разлетелась на части.

– Ева.

– Что? – простонала она, покачиваясь на волнах счастья.

– Ева.

– Что?

– Посмотри на меня.

Она смотрела на лицо Шейна, его злобный изгиб губ рядом с ее лицом – и о, это было непристойное, восхитительное зрелище. Как только их взгляды встретились, Шейн погрузил два пальца глубоко внутрь ее. Несколько раз осторожно двинул ими, и все. Она кончила, наслаждаясь каждым толчком.

Всплеск оргазма утих, но блаженство осталось. Несмотря на то что Шейн превратил ее буквально в желе, Еве удалось забраться на него сверху. Ухватившись за него, она осторожно опустилась вниз. С горловым стоном он схватил ее одной рукой за ягодицу, а другой – за грудь и позволил делать все что угодно.

– Давай, – прохрипел он, поймав зубами нижнюю губу. – Возьми свое.

Ева прижалась к нему, извиваясь бедрами. Их дыхание стало прерывистым, глаза зажмурились, он стонал ее имя, она – что-то бессвязно выкрикивала, он сжимал ее крепче, и наконец электрический разряд отправил их одновременно за черту реальности.

Ошеломленный, Шейн сел, притянул к себе Еву и обхватил ее руками. Ева скрестила ноги за его спиной. Они долго сидели обнявшись. А потом повалились на кровать, все еще связанные друг с другом.

Разве они не всегда были такими?

Потом она сидела с Шейном на полу террасы с видом на крытый сад на заднем дворе. Ночь была прохладной, и они завернулись в большое пляжное покрывало.

– На этой неделе, – начала она, – история повторяется?

– История не повторяется, – сказал Шейн. – Она рифмуется.

– Кто это сказал?

– Марк Твен.

– Ммм, – вздохнула она. – Великие философы, оба.

Спустя несколько часов они лежали, растянувшись на кровати. Ветер снова поднялся и дребезжал в окнах. Обессиленные после секса, они лежали в темноте, прижавшись друг к другу – она спиной к его груди, а он – зарывшись лицом в волосах. Наконец он рассказал ей, что произошло в то последнее утро в Вашингтоне.

– Ты никак не просыпалась, – сказал Шейн торжественным голосом. – Я не мог заставить себя дать тебе пощечину, как в кино. Но я тряс тебя, сильно, и ничего не помогало. Ты умирала. И это была моя вина. Я дал тебе наркотики.

Ева поднесла его руку к губам и поцеловала. А потом положила на нее подбородок.

– Я долго держал тебя на руках, просто, знаешь, плакал и пытался сообразить, что же делать. Потом вспомнил о твоем телефоне на кухне. Когда я достал его, то увидел чуть ли не тридцать пропущенных звонков от твоей мамы. И позвонил ей. И я знал, как это будет выглядеть, когда она приедет. Я проник в тот дом. Я привел тебя туда. Меня уже забирали в полицию. И за предыдущие восемь часов я опустошил бутылку водки и вынюхал черт знает сколько героина. Так что да, я знал, что для меня это кончится плохо.

– Почему ты не ушел? – спросила Ева. – Ты мог позвонить ей, спрятаться где-нибудь, а потом найти меня.

– Я не мог тебя оставить, – решительно сказал Шейн. – И я не мог ничего отрицать, когда твоя мама обвинила меня в том, что я причинил тебе боль. – Он помолчал. – Мне было почти восемнадцать, поэтому меня судили как взрослого. Но выпустили из тюрьмы через два года. За хорошее поведение.

– Тебя? За хорошее поведение?

– Да. Я стал другим, изменился. Я не высовывался. Не начинал драки. Помнишь мантру, о которой ты рассказала мне?

– Да. Не дерись, пиши.

– Это меня спасло. И я написал там «Восемь».

Ева повернулась к нему лицом.

– Мне так жаль.

– Нет, мне жаль. За этим я и приехал в Нью-Йорк, чтобы все тебе рассказать. Мне жаль, что я нарушил свое обещание. И мне жаль, что я не нашел тебя сразу после освобождения. Но к тому времени ты выпустила свою первую книгу. К тебе пришел успех, и я не хотел все испортить. Тогда я был убежден, что разрушаю все, к чему прикасаюсь.

Ева смотрела на него, вспоминая, что он открыл ей давным-давно: как он жил с приемными родителями, жил хорошо, счастливо, а потом потерял все. И обвинил себя.

– После того, как я случайно сломал руку и моя приемная мама… – Он помолчал, подвигал губами. – Когда я выжил в аварии по дороге в больницу, а моя приемная мама – нет, я начал специально ломать себе руку. Пил целыми днями. И решил, что не заслуживаю ничего хорошего.

Ева крепко его обняла. Это было все, что она могла сделать. Держать его достаточно крепко, чтобы навсегда задушить эту мысль.

Позже Шейн и Ева лежали на мягком ковре в гостиной, глядя в витражное окно на потолке. Шейн лежал на боку, проводя кончиками пальцев по ее лицу. Через бровь, вниз по переносице. Взяв ее лицо в ладони, он сжал щеки так, что ее губы собрались в трубочку. И ткнул пальцем в ямочку на ее щеке.

– Ну давай, скажи, – с улыбкой предложила Ева.

– Я никогда этого не говорил. Никому.

– Это не больно, вот увидишь.

Шейн ухмыльнулся – душераздирающе. Потом положил лицо на ее грудь и закрыл глаза.

– Готова слушать? – спросил он.

– Готова.

– Я люблю тебя, – сказал Шейн. – Бурно, неистово и навсегда. – Она поцеловала его в макушку, улыбаясь ярче солнца. – Я всегда тебя любил, – прошептал он.

– Какое совпадение, – прошептала она в ответ. – Я тоже всегда любила тебя.

Через некоторое время Ева и Шейн ели мятное джелато из банки на кухне, выложенной ярким кафелем. Она сидела на столешнице. Из одежды на ней были только трусы Шейна.

– …и я не могу снять этот фильм с белыми персонажами. Я не смогу жить с собой в мире, – сказала она. – Но я не знаю, что делать. Я даже не могу закончить пятнадцатую книгу.

– Разве тебе не нужно сдать ее редактору на следующей неделе?

– Я часто отвлекалась от работы. – Она улыбнулась, слизывая джелато с ложки.

– Я ухожу, – сказал