Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Правда, мой мальчик, знаю...
— Я наловил рыбки. Сварил уж. Пошли выпьешь вавару.
— Где ж ты, золото мое, наловил-то ее?
— Ходили с соседом к Пресной яме.
— Правда? А Граня вас не заругает?
— Пусть ругает, — резко дернулся из-под руки Маруси Павлуша. — Ему и горя мало. Уехал себе, а вы тут как знаете.
— У него работа, Павлик...
— Знаю его работу. Пропади она пропадом. За нее его все ненавидят.
— Не надо так о нем. Это несправедливо. Он честный и добрый.
— Ты так говоришь, потому что он приютил нас. Ненавижу это слово — приютил.
— Нет. Я знаю его смолоду. Я знаю его жизнь.
— Ну и знай себе. А я знаю другое... Люди, которые для него враги, помогли мне. Если б не сосед, не было бы сегодня рыбки.
— Ничего страшного. Видишь, мне уже ничего. Перегорела во мне боль.
— А если бы он мне сказал, где теперь можно взять рыбку, я бы загодя ее принес и тебе не пришлось бы столько мучиться.
— Скоро утро. Ах, как славно, что снова утро, — выдохнула Маруся. И было в ее словах столько такого, что Павлуша замер и снова припал к ее острым коленкам. Она опустила невесомые ладони свои на его голову.
А на восходе солнца ее не стало...
— Я хочу изменить себя! — нажимая на местоимения, говорил Павел Олисаве. — Это вообще-то уже началось. Подспудно. Никто не видит, как все происходит, но я-то, уж ты поверь мне, чувствую. — Он колдовал над закипающим в казане оливковым маслом, искоса поглядывая на Олисаву. Ловкий, крепкорукий, загорелый, — полотенце вместо передника. — Это не просто слова, не только слова, — рубил воздух влажным лезвием ножа, которым только что шинковал овощи: лук, морковь. — Я хочу стать другим... Вот увидишь... Я этого добьюсь...
Олисава слушал его и думал: изменить себя Тритон не сможет, потому что не захочет. Ведь избранный образ поведения, очевидно, его не тяготит.
— А чего! Дина — девушка что надо. Возьму и женюсь на ней!
Олисава хмыкнул. Павел обернулся, глянул весело. Масло в казане треснуло. Павел опустил в него колечко луковицы.
— Не веришь? И напрасно...
Потом говорить ему стало некогда. В кипящее масло он поместил мелко нарубленную морковь. Тут же снял с огня закипевшие в ведре мидии. Вывалил их в раковину и открыл кран. Струя холодной воды ударила В гору раскрывшихся ракушек. Хватая их еще горячими, Тритон ловко вынимал из нутра комочки полусварившейся желтоватой плоти. Пока морковь размягчалась в кипящем масле, крася его в оранжевый цвет, Павел подготовил целую миску мидиевого мяса. Залил его яблочным уксусом. Олисава, пораженный его виртуозностью, воскликнул:
— Да тебе и жениться ни к чему!
— Да-а! Иногда ловлю себя на такой мысли, — весело подхватил Павел. — То есть без женщины проживу не хуже. Но ведь дело не в быте. Хочется чистоты. Мелкая ложь опошляет жизнь. Общение с женщиной, чтобы убить время и расслабиться, — это мелкая ложь. Она лично меня унижает. Бывает, что просто элементарно противен себе. А их, этих поводов, для такой лжи тут навалом. Сам видишь: море, пляж и все такое. А мне уже сорок.
Тритон опустил в казан крупно нарубленный лук. Много лука. Запахло остро. И Олисава подумал впервые за весь идущий к концу день, что так и не позавтракал. А Павел под краном уже тщательно промывал замоченный часа полтора назад рис. Он замочил его в морской воде. Рис разбухший, напитавшийся солями, сверкал, как мелкий жемчуг.
— Попробуй, — пригласил он к мидиям Олисаву. Сам при этом показал пример: бросил в рот щепоть желтых комочков. Олисава когда-то в детстве пробовал мидию, даже в сыром виде. Взял щепотку. Желтые комочки пропитались уксусом — легким, ароматным.
— А ты наворачивай, — отодвинул от Олисавы чашку с мидиевым мясом Павел. — Только не отсюда, а из ведра. Там еще есть. Мне сейчас понадобится для главного дела то, что в чашке. Понял? Не обижаешься?
— Ты невыносимо щепетилен!
— Приходится, не ты у меня в гостях, а я у тебя. К тому же сейчас придет Дина. И неизвестно, как ты себя поведешь. Вдруг она тебе не понравится?
— Ну и что?
— А то, что передумаешь, и нам с нею некуда будет приткнуться.
— Ну! Мы же договорились...
— А если она тебе понравится и ты начнешь за нею ухаживать? А это...
— Что ты говоришь?
— А это может расстроить все наши с нею планы. Женщина не должна видеть, что нравится еще кому-то.
— Это исключено начисто. Рядом с тобою любой проигрывает.
— Эх ты! Не знаешь ты женщин. Для них важна вовсе не форма. Это поначалу они бросаются на внешний облик. — Павел поднял крышку, подлил в казан немного кипятка, кончиком ножа достал рис, попробовал на зуб. Что-то пробормотал, глянул на часы — видимо, Диана должна была появиться с минуты на минуту. — Ну вот. Главное начинается. Гляди. Я беру мидии и закапываю их поглубже в рис. Сверху заравниваю. Через пять-семь минут все будет готово. Мы выключим огонь и укутаем казан полотенцами. У тебя есть еще полотенца?
У Олисавы с полотенцами было туго, и он подал шерстяное одеяло.
Евграф Руснак так и не смог сказать своему приемышу не только всего, что хотел, но и самое малое из того, что говорится обычно, когда наступает разрыв между старшим и младшим. Тритон просто больше не появился во дворе, где вырос, где еще совсем недавно у него были излюбленные уголки и предметы, так много рассказывающие его памяти.
Тритон ни разу после того, как выбрался вместе с Фомой из моря, чуть не ставшего
