Северный пламень - Михаил Голденков

Во время молитвы пошел мелкий дождь, начиная усиливаться. Дождь, однако, быстро прошел, оставив после себя густой туман… Кмитич взглянул на часы — было начало четвертого утра… Сквозь сизую дымку тумана шведы начали продвижение на понтонах по болоту в сторону лагеря Репнина. Также солдаты шли по насыпанному из белого песка молу, что сделали накануне сами с помощью местных селян из вески Ухалоды. Селянам ужасно понравилась эта затея короля Карла, они тут же назвали эту новую болотную тропу к Головчину Королевской греблей…

Тихо и незамеченными пройдя болото, шведские полки к полной неожиданности московских войск атаковали укрепления царского генерала, словно черти из табакерки, выскакивая из шершавых зарослей камыша-чарота. Заговорили громом пушки, поддерживая атаку пяти пехотных полков. Облака порохового дыма заклубились над доселе тихой долиной незнатной литвинской речушки, превращая тихое незнаменитое название в часть мировой истории…

Первыми атаковали пехотинцы, ведомые Стенбоком, Реншильдом и самим Карлом. В густых прибрежных зарослях чарота коннице было пока что нечего делать… Микола Кмитич и Потоцкий еще переправляли свой Вестманландский полк, когда впереди беспорядочную трескотню мушкетов вдруг оборвал один мощный залп. «Стенбок!» — узнал по «голосу» Микола. За залпом последовал дружный хор кричащих голосов — солдаты Стенбока пошли в атаку. Кмитич и Потоцкий могли пока судить о ходе сражения лишь по доносящемуся грохоту и рваным клочьям дыма, относимым ветром к югу. Впереди перед глазами маячили лишь серо-бурые стебли камыша-чарота.

Московские позиции, огрызаясь нестройной пальбой из фузей, не остановили выскакивающих из тумана и зарослей синие тени шведских солдат. И как всегда самым первым на коне мчался Карл. И как уже стало хорошей традицией для блестящих побед — верный конь Карла вновь увяз в теснине болотистой речки, провалившись по самое брюхо… Микола Кмитич со своими солдатами как раз продирался сквозь раскидистые коричневые соцветия чарота, выходя на восточный берег Бабичи, и успел увидеть, как два солдата за уздцы вытягивают любимого королевского Бландклиппарена из теснины. «Хотя бы ботфорты на месте», — успел заметить Микола, видя, как с тремя сопровождающими всадниками король скачет обратно к пехоте… Но шум и грохот боя уже укатился в южном направлении, словно также уносимый ветром вместе с пороховым дымом… Похоже, в рядах врага началась настоящая паника. Солдаты короля с криками «С Божьей помощью!» гнали и кололи бегущего неприятеля…

Участие в битве самого Миколы неожиданно для него самого ограничилось лишь тем, что он и его солдаты бежали по топкой, хлюпающей водой земле, временами останавливаясь, припадая на колено и давая залпы по скопищу вражеских солдат, которых Репнин лихорадочно строил в подобие рядов… И затем полковник Кмитич вновь бежал вперед со шпагой в руке, перепрыгивая через тела убитых и раненых врагов… Но по топкой поверхности преследовать солдат Репнина было все же трудно. Офицеры приказали остановиться… В дымке раннего утра взору оршанского князя открылась угрюмая картина, освещенная вынырнувшим из-за горизонта солнцем: долина реки Бабичи, усеянная красными, зелеными и синими пятнами лежащих в траве трупов московитских солдат, брошенными пушками, фузеями и круглыми, похожими на литвинские гусарские шлемы гренадерскими шапками, наверное, недавно введенными царем, а также упавшими треуголками и мертвыми конями… Убитые люди и лошади лежали повсюду, куда хватало глаз.

Но кавалерии Стенбока пришлось не так уж вольготно, как полку Кмитича. Ее бесстрашно атаковала конница генерала Гольца, которая ранее уже имела стычки с авангардом шведов из молдавских вершников.

— Вперед! — скомандовал Карл, и его закованные в кирасы кавалергарды и драгуны с выставленными клинками бросились навстречу драгунам немецкого генерала… Их поддержали гусары Потоцкого в облегченном вооружении… Сошлись две конные лавины… Но и тут бой был короткий. Ржанье и фырканье коней, лязг сабель и стук палашей о кирасы очень быстро перелился в победный рев шведских кавалеристов, преследующих бегущего неприятеля. Конница Гольца уступила и численно, и боевым духом, и теперь также в панике разбегалась под ударами клинков и под свистом пуль драгун и литвинских гусар.

Аникей Репнин, без головного убора, с криками метаясь в расстегнутом мундире и со шпагой в руке, пытался организовать оборону, но его солдаты, расстреляв, и весьма неэффективно, все патроны, в панике бежали к лесу… С трудом генерал организовывал мелкие группы бегущих построиться, но по ним лупили залпы шведских фузей, шли в штыковую синие мундиры, и солдаты Московии, побросав мушкеты, вновь бежали. Вскоре уже никто не слушал приказов Репнина, никто не обращал на него внимания… Все, что смог несчастный генерал — самому спасаться на коне меж стволов деревьев густого леса… Конница и пехота Карла гнала московитян в южном направлении все дальше и дальше… Вся дорога до Высокого и далее до Гнездина была устлана убитыми солдатами Меньшикова и Шереметева…

В октябре 1706 года Меньшиков, после удачной для него битвы против Лещинского и Мардерфельда под Калишем, хвастливо писал Петру: «… радостно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились, и зело чудесно видеть, как все поле мертвыми телами устлано…» Ныне же садистская душонка любителя мертвых тел что-то не радовалась, дрожала, а руки новоиспеченного князька тряслись от страха. Уже не «зело чудесно» было ему лицезреть усеянное убитыми телами поле.

Для Миколы и Павла этот бой, который они ожидали мощным и упорным со стороны царской армии, вылился в сплошное преследование бегущего врага, в постоянные залпы по убегающим зеленым и красным спинам неприятеля и беспрестанное собирание пленных, поднимающих руки при приближении шведов… Пленных оказалось до шестисот тридцати человек.

Впрочем, кое-где сопротивление все же оказывалось, но, опять-таки, недолго… Драгуны Шереметева вновь, как и под Нарвой, понесли потери и бежали без оглядки от пуль и сабель противника. Кроме того, из-за болотистой местности отсутствовала тесная связь между обоими флангами московской армии. Поверив данным перебежчика о планах шведов, царское командование укрепило свой правый фланг. Карл же нанес главный удар как раз по левому флангу, где и стояла горемычная восьмитысячная дивизия под командованием генерала Репнина, потерявшая до восьмидесяти процентов своего состава.

Прибывший в Шклов на совет Петр I пришел в бешенство от итогов битвы. Лишь при первичном подсчете его армия потеряла более шести тысяч человек одними убитыми. Погиб немецкий генерал Петра Вильгельм фон Швэден. Погибли многие другие немецкие и московитские офицеры… Что касается Карла, то король Швеции достиг в своих минимальных потерях рекорда — менее двухсот убитых. Генералы Карла все без исключения громко хвалили и прославляли своего гениального короля, признавая победу на болотистых берегах литвинской речушки Бабич под Головчином самой блестящей из всех его побед… Иные настроения царили в московском лагере. Царь немедля разжаловал генерала Репнина в солдаты «за бесчестный уход от неприятеля», генерала Ивана Чамберса осудил на высылку, а всех солдат, у кого были раны на спине, приказал арестовать и готовить к показательной казни.

Более того, чтобы скрыть позор поражения от польских товарищей, напуганный возможностью потери последних союзников Петр тут же отписал письмо коронному гетману Адаму Синявскому, где писал, что… победил! «100 одних высших офицеров взяли в плен, и сам король Швецкий едва в трох или четырех особах до пехоты своей ушел и в великом опасении был». Откуда брал вдохновение для подобной фантазии Петр, осталось загадкой. Также сложно было кому-то объяснить, как же сочетаются понятия «победа» и «разжалование в рядовые генерала Репнина за бесчестный уход», как и казнь нескольких сотен собственных солдат… Впрочем, когда конфуз московитского войска стал более-менее известен всем, то царь чуть изменил тон своих отчетов о битве. Он уже писал, что битву пришлось уступить из-за численного превосходства шведов, но что отступление было организованным. И уже ни слова о «победе»… Количество погибших Петр свел к 1700, позже «округлив» эту цифру до 2000. И примерно столько же «отгрузил» на долю потерь Карла (полторы тысячи). Кого хотел обмануть Петр? Историю? Любимую им переименованную в Катеньку Марту? Себя самого? Неужто он этим колдовал свои будущие победы или желал остаться в русской истории не столь уж бездарным, как казался самому себе, командующим?

Впрочем, царь Петр настолько запутался в собственном сокрытии фактов и точных цифр своих и чужих потерь, что и сам их уже не знал. Немецкие офицеры, позже сдавшиеся в плен Карлу, говорили, что убитыми, тяжело раненными, дезертирами и казненными за трусость царская армия потеряла после Головчина более десяти тысяч человек, а то и больше двенадцати тысяч. Путем же простого вычитания — от 57 000 ныне у Петра оставалось 40 000 — можно было смело предположить, что царская армия в болотистых берегах Бабичи потеряла все 17 000 солдат и офицеров. Много? Очень!