Девятный Спас - Анатолий Брусникин

Часть третья

Дважды да дважды восемь

Глава 1

У князь-кесаря

Сей князь был характеру партикулярного: собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по все дни; но его величеству верной так был, что никто другой.

Миновало ещё девять лет. Счёт времени в России теперь вёлся по-европейски — от рождества Христова и от второго зимнего месяца. Прежнюю хронологию блюли лишь ревнители старой веры.

По-новому год получался 1708-й, по-старинному 7216-ый. Хоть так считай, хоть этак, — выходило две восьмёрки. То есть, согласно прозрению покойного отца Викентия, нынешнее лето сулило потомкам Филарета сугубую опасность.

Обстоятельства, в самом деле, складывались для Романовых такие, что горше некуда. Многие в Европе и в России были уверены, что Пётр досиживает на царстве последние месяцы, а то и недели.

От западного порубежья, с той же стороны, что и век назад, на Россию надвигалась чёрная гроза. Но в Смутную эпоху, закончившуюся, когда новой династии была ниспослана чудотворная Икона, государственное неустройство возникло из-за череды гибельных неурожаев, бунтов, чужеземных происков. Ныне же вся вина лежала на помазаннике Божьем. Он сам накликал на Русь погибель, от которой, казалось, не было спасения. В то грозное лето, едва не ставшее для российского государства последним, ни один человек, даже из самых верных царевых конфиданов, не поверил бы, что потомки будут называть Петра «великим» и «Отцом отечества».

Позволим же себе усомниться в правомерности этого титулования и мы.

В начале семнадцатого века, то есть в филаретовские времена, первенство в восточной половине европейского континента оспаривали четыре силы: Турция, Польша, Швеция и Россия, причем последняя была самой немощной из соискательниц, от которой хищные соседки отрывали сочащиеся кровью куски.

Однако в течение следующих десятилетий нешумливые, степенные отпрыски Филарета понемногу крепили своё государство и расширяли его пределы, предоставляя своим врагам истощать друг друга в изнурительных войнах, так что к исходу столетия Московия оказалась у черты, откуда открывались поистине захватывающие виды.

Огромная, некогда воинственная Польша пришла в совершенный упадок. Османская империя ослабела и утратила завоевательный пыл. В Швеции на престол взошёл восемнадцатилетний Карл XII, в котором никто ещё не предугадывал гениального полководца. Однако честолюбие юного короля, мечтавшего о славе герцога Мальборо и принца Савойского, было обращено не на Восток, а на Запад, к столицам и дворам блестящей Европы. Там назревала большая схватка — первая из великих войн, в которых на кон будут ставиться судьбы не сопредельных стран и даже не континента, а целого мира.

Главнейшая из держав, Франция, претендовала на корону угасающих иберийских Габсбургов, а стало быть, и на владение всеми бесчисленными колониями Испании. Англия и Австрийская империя допустить этого не могли, иначе им пришлось бы навсегда смириться с верховенством Версаля. Поэтому вся Европа спешно делилась на два лагеря, готовившихся к тяжёлой войне. Дипломаты и шпионы обеих коалиций соблазняли и сманивали на свою сторону нейтральные страны и княжества. Самым желанным союзником считалась Швеция с её небольшой, но превосходной армией. Карла XII усердно обхаживали с обеих сторон, суля такую славу и такие награды, каких мальчишке не принёс бы десяток походов в Московию. Да и что там было завоевывать? Все российские провинции, представлявшие для Стокгольма хоть какую-то ценность, были захвачены ещё веком ранее.

Если бы Пётр выждал совсем немного, европейцы вцепились бы друг другу в завитые парики, и, пока они терзают друг дружку, Россия могла бы, не тратясь чрезмерно на оборонные нужды, переиначить всё своё домоустройство в соответствии с духом времени — без войны, без крови и ломки, а спокойно и основательно, как это намеревались делать Софья с Василием Голицыным. Пусть новшества вводились бы не столь быстро, но ведь нам, северным обитателям, самой природой не предписано поспешание. У нас, как известно, запрягают медленно, зато, коли уж запрягли и поехали, свернут с пути очень не скоро. Даже если поехали вовсе не туда, куда следовало…

Но суетливый Пётр не стал ждать. Набрав негодных союзников в лице Дании и Саксонии, он напал на Швецию первым, заплатив за неосмотрительность ужасным нарвским разгромом, когда маленькая маневренная армия Карла разнесла в пух и прах огромное, но бестолково устроенное войско московского царя. По счастью, новоявленному шведскому Ганнибалу показалось скучным углубляться в русские леса и болота. Он совершил роковую ошибку — двинулся за славой на Запад, тем самым предоставив Петру целых восемь лет драгоценной передышки.

Как же воспользовался Пётр этим незаслуженным подарком судьбы?

Чего-чего, а энергии и жестокости этому монарху было не занимать. Расточительно, кроваво, без оглядки и часто без смысла он раскидал до основания весь терем русской жизни и переложил брёвна по-своему, соорудив из них подобие корявого блокгауза или гарнизонной кордегардии.

Церковные колокола, звонкий и чистый голос старой Руси, были перелиты в пушки. Вековые дубовые леса по-над Доном навсегда исчезли, изведённые на фрегаты и галеры, которым суждено было сгнить на мелководье. Сотни тысяч мужиков были согнаны на казённые работы или поставлены под мушкет. Девять десятых государственного дохода тратилось на то, чтобы превратить Россию в военную державу.

Да, вершились великие перемены. Но цена, которой они давались, была многократно дороже достигнутых результатов. И как всякий плод государственного насилия, а не естественного роста национальных сил, возведённое злой волей строение оказалось недолговечным. Петровская фортеция строилась на тысячелетия, чтобы стать истинным Третьим Римом и возвыситься над прочими народами, однако не простояла и двух веков. Точно так же, уже в двадцатом веке, другой реформатор, которого тоже будут называть «великим» и «отцом народов», замесит из горя и крови новое великодержавное тесто, но испечённый из него пирог протухнет ещё быстрей, чем петровский…

Нет, конечно, не такие, но не столь уж далёкие от сих мысли омрачали чело князя Ромодановского, мясной горой развалившегося в кресле и вкушавшего послеобеденный покой. Секретарь, подглядев в щёлку, попятился, замахал на кого-то: «Тс-с-с, жди! Не ко времени!» Спит его княжеская милость, почивает после щей с ботвиньей, солонины с хреном да полуштофа ренского. Вон и вежды сомкнуты, и персты на толстом чреве душемирно сплетены.