Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— Где та телега?! — вскричал Автоном Львович. — Неужто я родной племянницы не спознаю! Много ль у меня и родных-то? Лишь сынок да она! Вели, чтоб меня скорей к телеге отвели!

— Отрадно видеть, когда в подчинённых с суровостью к врагам уживается родственное мягкодушие. — Сказано было вроде всерьёз, хотя кто его, сатану старого, разберёт. — Сам тебя отведу. Дело редкое, небывалое.

Они вышли через чёрную дверь на задний двор. Там, возле караульных, стояла телега.

Зеркалов к ней так и бросился. Откинул звериную шкуру, впился глазами в белое детское личико с сомкнутыми, чуть подрагивающими ресничками.

— Василисушка! Племяшенька моя! Сыскалась!

И рукой по глазам, будто слезу смахивает. Сзади князь-кесарь потрепал по плечу.

— Ну то-то. Что сия девчонка — княжна Милославская, уже без тебя установили. Скажу по правде: был ты у меня в подозрении. Не извёл ли племянницу ради наследства? Соврал бы сейчас, тут тебе и конец.

Автоном замахал руками, словно услыхал невообразимое. Губы искривил, захлопал глазами, как положено тяжко обиженному.

— Фё… Фёдор Юрьич! Да я… Да она…

— Молчи. Знаю я вас, бесов. И голова с плеч у тебя полетела бы не за племянницу — за то, что мне посмел набрехать. Запомни это.

Не раз за долгую жизнь проходил Автоном по самому краешку бездны, но, пожалуй, никогда ещё она не разверзалась под его ногами в столь гибельной близости. Хотел ведь отпереться от подброшенки. Чутьё спасло. И ещё воспоминание об усмешливом взгляде начальника.

В письменной каморе князь-кесарь сказал жёстко, но уже без ехидства:

— Не получишь ты имения, Автоном. И впредь ни о чём подобном не проси. За нашу службу богатых наград не жди. Хочешь богатства, ступай в коммерцию. А состоишь при мне — помни моё правило: у кого сила, тому мошна во вред. От богатства государеву слуге одна слабость. И ещё заруби себе на носу: мне служить — честным быть. Не то поди на другую службу, у нас воровать везде привольно.

— Эх, твоя милость, — не дерзко, но с достоинством укорил поручик. — Почти полста лет на свете живу, и в ближних стольниках хаживал, и в воеводах. Умом Бог не обидел, сноровкой тоже, а животишек не нажил. Хотел бы воровать, в золоте бы ходил. Коли нашлась Василисушка, то мне в радость. Не нужно мне её сиротского владения. А прошу я твою княжескую милость вот о чём. Как я есть у отроковицы единственный родственник, дозволь мне её опекать, пока не вырастет и замуж не выйдет. Оно и по закону так надлежало бы. Ей-богу, сам в Сагдееве поселюсь, чтоб рядом с Василисушкой быть!

Сказал — и замер. Ну-ка, что Ромодановский?

Князь-кесарь проницательно прищурился, ухмыльнулся краем рта.

— Ладно, попользуйся. Только гляди, не лихоимствуй, не разори девку. Проверять буду. И ещё. — Фёдор Юрьевич погрозил пальцем. — Коли она помрёт, сельцо пойдёт в казну. Так что обихаживай сироту честно, в наследники не меть.

— Грех тебе, батюшка! Ведь родная кровь!

По нахмуренному лицу начальника было понятно, что думает он уже о другом. Ответ прозвучал рассеянно:

— То-то, что кровь. Знай, какую кровь лить, а какую нет. Ступай, ступай.

Упруго поклонившись, Автоном Львович сбежал по крыльцу, как на крыльях слетел.

Что имение не досталось — пустяк. Главное, ничто теперь не помешает искать золото и Девятный Спас. Хвала Тебе, Господи! Совершилось!

Василиса проснулась майским утром, когда небо, долгие полгода хранившее сонное молчанье, грянуло первой грозой, заливистой, весёлой и нисколько не грозной. Легкомысленные весенние тучки, будто вспугнутые утята, заполоскали крылышками по голубому пруду. Небо треснуло вдоль, озарилось праздничными фаерверкными вспышками, по земле звонко прокатился дождик, и сразу же закоромыслилась семицветная радуга. Княжна очнулась легко, как после обычного сна.

Рядом с кроватью сидел Петруша. Он показался Василиске осунувшимся. Наверно, плохо спал после вчерашнего. Обидел свою Хлою, теперь кается. Пришёл пораньше, прощенья просить. Словами, конечно, не выскажет, но ей довольно и взгляда. Корить его Василиска и не думала.

— Что, кобыла-то, родила уже? — спросила она.

На Пете был новый кафтанчик, со шнурами. Нарядный. Должно быть, дядя вчера из Москвы привёз. Не рассказав про кобылу, Петруша встал и молча вышел.

Кости отчего-то ломило, не было сил подняться. Девочка шевельнулась, застонала.

В спаленку вбежал дядя. Он, в отличие от Пети, выспался на славу — свежий, бодрый, с подкрученными усами.

— Вот радость! Как ты, девонька? Помнишь ли, что было?

Наклонился, взял за руки и пытливо всмотрелся ей в лицо своими чёрными глазами.

Василиска вспомнила ужасный сон: «Так вот почему нет сил ни единым членом пошевелить».

— Ой, мне приснился твой карлик! Будто он меня хотел в лес увезти и зарезать!

Но дядя не дослушал, погладил девочку по голове.

— Бедная ты, бедная. Не сон это был. Яха взбесился, напал на тебя. Ничего, больше ты его не увидишь. Я его, собаку бешеную, вот этой рукой порешил.

Автоном Львович показал свою крепкую десницу, сжатую в кулак.

— Не сон? — ахнула княжна. Насупила брови, пытаясь разобраться в череде смутных видений, что замелькали перед её глазами. — Выходит, Илья мне тоже не приснился?

— Какой такой Илья?

Дядя так и впился в неё взглядом. Но Василиска помнила, что про Илью рассказывать нельзя — это меж ними двоими тайна.

— Илья-пророк, — ясно улыбнулась она. — Который громы мечет.

— Это из-за грозы.

Огоньки в дядиных глазах приугасли.

Василиска же рывком села в кровати, забыв о ломоте. Память оттаивала, из неё выныривали картины, одна невероятней другой. Тряска в несущейся телеге. Оскаленный рот страшного Яхи. Всадник на маленьком коне. Образок Димитрия Солунского в лунном луче. Потом… Что было потом?

Нет, не вспомнить. А Илья, наверно, всё-таки приснился. Будто чешет ей гребнем волосы, и от этого по всему телу покой, теплота и приятствие… Она откинулась на подушку. Закружилась голова.

— Сколько ж я проспала? Долго, да? Целый день? Иль больше?

Автоном Львович вздохнул.

— Ах ты, деточка моя страдальная… Будем теперь вместе жить. Главное, в себя пришла. Лекаря-немчина к тебе выпишу. Поправишься, здоровей прежнего будешь. — Он перекрестился и с чувством воскликнул. — Господь к сиротам милостив!

Часть третья

Дважды да дважды восемь

Глава 1

У князь-кесаря

Сей князь был характеру партикулярного: собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по все дни; но его величеству верной так был, что никто другой.